Простейший и нагляднейший пример того, как действует потенциация на уровне повседневности, мы  найдем в романе Льва Толстого "Война и мир". Как известно, Виктор Шкловский открыл у Л. Толстого прием "остранения", когда известное и привычное  воспринимается как странное, незнакомое.  Но у Толстого можно найти  еще один прием, "овозможение",  который внутренне связан с "остранением". Если действительность представляется странной, значит, открывается такая иноположная точка зрения на нее, откуда начинает восприниматься   возможность иной действительности. Остранение показывает, от чего, а овозможение - к чему движется такое "удивленное" восприятие. Овозможение - это как бы лицевая сторона того, изнанкой чего выступает остранение.

И остранение, и овозможение передаются у Толстого через наивное, удивленное восприятие Наташи Ростовой. Обреченная на  год разлуки с князем Андреем, Наташа ходит по деревенскому дому и тоскует от того, что все в этом мире есть, как оно есть, и пытается  внести в это "есть" те "бы", те возможности, которые не предназначены для реализации - но раздвигают стеснившееся пространство жизни.

 "Что бы мне с ними сделать?" - подумала Наташа.
 -Да, Никита, сходи, пожалуйста...- "куда бы мне его послать?" - Да, сходи на дворню и принеси, пожалуйста, петуха; да, а ты, Миша, принеси овса. /.../ Федор, а ты мелу мне достань.
 Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время. /.../
 "Боже мой, боже мой, все одно и то же! Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать?"/.../
 Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала.
 - Остров Мадагаскар, - проговорила она. Ма-да-гас-кар, - повторила она отчетливо каждый слог и, не отвечая на вопросы m-me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты".

 В этой сцене Наташа ничего не делает, но создает возможности, которые повисают в воздухе. Из серой жизненной мути она взбивает разноцветные мыльные пузыри, которые лопаются, как только область возможного в лице Наташи проходит мимо. "Мадагаскар" - это чистая, самоценная возможность в той действительности, где Москва и Одесса существуют реально.

Умножение возможностей - свойство жизни в ее росте, в ее поступательности.  От камня до дерева, от дерева до животного, от животного до человека, от раба до свободного проходит возрастание степеней возможного в его отношении с наличным бытием. По-видимому, общество в своем развитии  от деспотизма до демократии также следует  этому вектору. Исторически возможности растут быстрее, чем способы их реализации.

Вся современная действительность пронизана  "возможностными" образованиями, из "есть" переходит в модус "если" и требует к себе соответственного "поссибилистского" подхода. Жан-Франсуа Лиотар в своей критике Юргена Хабермаса подчеркивает, что главный европейский проект Просвещения не был реализован вовсе не потому, что он был отброшен, - он разрушился именно в ходе своей реализации, приведя к Освенциму и Колыме. Именно в той исторической точке, где проект разрушается в силу своей реализации,  где срабатывает ироническая диалектика идеи Просвещения, начинается новое  движение к потенциации бытия.  Либерально-демократическое общество уже не выдвигает отвлеченных идей, которые привлекались бы на служение  обществу. Здесь действует иная модель и модальность: непрестанное порождение все новых возможностей, которые не требуют реализации, которые самоценны и действенны, оставаясь возможностями.

        Славой Жижек так обобщает этот  парадокс: "возможность как таковая оказывает актуальное воздействие, которое прекращается, как только возможное актуализируется. /.../ Эта прибавка того, что "в возможности есть больше, чем только возможность" и  что теряется в ее актуализации, есть реальное как невозможное." [1]  Иными словами, возможность заключает в себе невозможность своей полной реализации. Когда предчувствие или догадка о возможном событии переходит в знание об уже свершившемся событии, исчезает то  волнение, надежда, ожидание, которые были связаны именно с возможностью события, а не с его актуальностью.

Свойство возможного - оказывать воздействие на действительность именно в меру своей недействительности. Известно, что возможность наказания - более мощный фактор предотвращения преступлений, чем суровость актуальных наказаний. Когда в 1980-ом году возможность  выдвижения сенатора Эдварда Кеннеди кандидатом в президенты носилась в воздухе, опросы общественного мнения сулили ему победу над любым другим кандидатом от демократов; но в тот момент, когда он  выдвинул себя в кандидаты, его популярность резко упала. Реальность многих явлений исчезает, если отнять у них их же фиктивность. Потенция сильнее по своему воздействию именно оставаясь потенцией, так сказать, действуя недействительно.

20-ый век продемонстрировал две основные модели развития. Первая, революционная,  увенчала собой многовековой европейский опыт, хотя и была приведена в действие на востоке Европы и в Азии: это модель "реализации возможностей", т.е. сужения их до одной, желательной и обязательной реальности.  В основе другой исторической модели  -   не революция, а потенциация: развитие не от возможного к реальному, а от реального к возможному.

Например, современный Запад, как "общество возможностей", имеет всеобъемлющие системы кредита и страхования, которые переводят повседневную жизнь в сослагательное наклонение. Я живу не в своем доме, а в доме, который станет моим, если в течение тридцати лет я буду вносить за него регулярную плату. Этот дом дан мне в модусе возможности. В современном обществе реальность так же исчезает, как и в физике. Я имею не то, что имею, а то, что мог бы иметь, если бы...  Страхование и кредит - это две соотносительные формы условности. В страховке я плачу заранее за свои возможные несчастья: болезнь, аварию, безработицу, скоропостижную смерть или увечье. В кредите мне оплачивают возможные формы благополучия: дом, машину, телевизор и пр.

 Информационное общество стремится наращивать объем информации, которой оно владеет, поскольку это и есть его главное богатство. Но рост информации требует увеличения вероятностного характера общественной жизни. Информация растет по мере того, как мир становится все менее предсказуемым. Общество, построенное на информационных ресурсах, внутренней логикой своего развития становится все в большей мере "обществом возможностей".

        В развитых обществах смысловой и ценностный акцент переносится с реального на возможное, потому что жизнь, насыщенная возможностями, ощутимо богаче и событийнее, чем жизнь, сведенная в плоскость актуального существования. В конце концов, реальность жизни ограничена временными и пространственными параметрами, присущими человеку как родовому существу  и более или менее одинаковыми для всех цивилизаций. Нельзя съесть больше того, что можно съесть, нельзя увидеть больше того, что можно увидеть. Реальность есть постоянный в своем значении знаменатель, а возможность - непрерывно возрастающий числитель цивилизации. Их соотношением и определяется внутренняя значимость жизни, ее смыслонасыщенность. По мере развития цивилизации на одну единицу реальности приходится все больше возможностей. В этом и состоит модально-трансцендентная сторона прогресса, которая обычно заслоняется его практической стороной.

Потенциация - не только бытийный процесс, но и способ мышления, метод философского анализа, переходящего в синтез новых понятий и терминов. Само мышление, по Шеллингу, который ввел этот термин в философию, есть поступательная потенциация своего предмета, восхождение от потенций низшего к потенциям высшего порядка.  "...Вся внутреняя связь трансцендентальной философии покоится только на постоянном потенциировании самосозерцания, от первой и простейшей потенции в самосознании до высшей, эстетической". [1]

Потенцировать - значит  внести  из-быточность и пре-ступаемость (принцип выхождения за края) в критическую методологию, которая уже не судит произведение, но превращает его в событие многозначности и сверхзначимости. Потенциация - многообразная трансформация текста, усиливающая каждую из его возможных интерпретаций.   Задача теории - не утилизовать, а потенцировать произведение, т.е. не сокращать, а умножать его смысловые возможности.   Потенциация текста может действовать на разных уровнях его исследования - и генетическом, и композиционном, и телеологическом. Например, изучение черновиков и одновременная публикация всех вариантов текста (в частности, как электронного гипертекста) помогает обнаружить такое существенное свойство произведения, как его вариативность. Произведение создается не столько в результате последовательной актуализации исходного замысла, сколько в процессе умножения замыслов и их совмещения в одном тексте, который приобретает тем самым многослойность и многосмысленность, приводит все знаки в состояние наибольшей  значимости.  Черновики не отбрасываются, а срастаются в беловик,  так что окончательный текст представляет возможность для большего числа вариативных прочтений, чем любой из черновиков. Произведение превращает стадии своего написания в потенции своего прочтения. Это и есть потенциация: из многих возможностей письма реализуется одна, но именно такая, которая  в свою очередь создает много возможностей чтения.

    Так, на примере "Евгения Онегина" литературовед Сергей Бочаров показывает, как разные варианты судьбы и взаимоотношений героев не столько отбрасываются, сколько сохраняются в движении романа, образуя его "возможный сюжет", точнее, совокупность возможных сюжетов,  которые,  как линии перспективы, уходят в  "даль свободного романа". Онегин мог бы влюбиться в Татьяну сразу после первой встречи - отсюда его реплика Ленскому: "Я выбрал бы другую, / Когда б я был как ты поэт". Дуэль Онегина с Ленским могла бы не состояться: "Когда б он знал, какая рана / Моей Татьяны сердце жгла! / Когда бы ведала Татьяна, / Когда бы знать она могла...".  "Бы" и есть тот магический кристалл, через который  преломляется романное "было", высвечивая грани все  новых возможностей.  Смысл каждого сюжетного поворота задается возможностью другого; герои несчастливы именно оттого, что "счастье было так возможно". Бочаров делает вывод: "Конечно, Пушкин, как и всякий автор, когда писал роман, многое зачеркивал и оставил в черновиках. Но он при этом сохранил как бы незачеркнутыми многие и многие возможности судьбы героев, развития действия, своих авторских решений и показал их наглядно в тексте романа как черновые варианты самой жизни, которые ему оказалось важно для нас сохранить. /.../...Возможность в романе Пушкина - и не только в этом романе, но вообще в творческом мире Пушкина, в его поэтической философии - имеет статус также особой реальности, наряду с той реальностью, которая осуществляется". [3]  Генезис произведения - это и есть его потенциация: не выбор одного варианта из многих, а сжатие многих в одном.  Реализация замысла становится одновременно потенциацией смысла.  Подлинный текст произведения - это гипертекст, т.е. собрание всех его вариантов, причем последний отличается от предыдущих именно  сжатостью, компактностью - степенью своей внутренней вариантности, числом совмещенных версий прочтения.

В наше время потенциация, как метод, продолжает работу деконструкции по "рассеянию" смыслов, но переводит эту работу из критического в конструктивный план и может быть оксиморонно названа "позитивной деконструкцией". В своем критическом применении деконструкция выступила как процесс "расплетения, разложения, расслоения" структур, хотя исходной установкой, по словам Ж. Деррида, была "не негативная операция. Было необходимо не разрушать, а скорее понять, как "построен "ансамбль" - реконструировать его с этой целью" ("Письмо японскому другу").

 На основе такого определения деконструкции можно дать контрастное определение потенциации: это реконструкция возможностей, заключенных в данном культурном ансамбле, с целью построения альтернативных ансамблей. Деконструкция устанавливает в тексте "неопределимость  значений", тогда как конструктивное преобразование этого метода состояло бы в работе с беспредельными значимостями, откуда и вырастают новые ансамбли культуры.

Потенциация -  это не критическая деконструкция того типа, которая распространена сейчас в академических кругах Запада; это деконструкция идей путем создания их множественных альтернатив, вариаций, соперничающих моделей -  креативная деконструкция, которая демонстрирует, что рядом с каждой дисциплиной, теорией, понятием, термином живет их "тень", которая при иных условиях освещения могла бы выступить как самостоятельный, первичный объект сознания.

Например, существует лингвистика - королева гуманитарных наук второй половины 20 века. Но почему именно вокруг слов и звуков, нарушающих тишину, происходит выделение и становление дисциплины, а не вокруг самой тишины, из которой выделяются ее объекты? Молчание задает языку границы его деятельности и ту форму, в которой он осмысленно расчленяет себя. Так потенцируется альтернативная дисциплина - лингвистика молчания, или сайлентология (по-русски - "молчесловие"): наука о паузах, о формах умолчания и замалчивания, о "молках" - единицах молчания, формирующих речь и определяющих глубину ее семантических переносов, метафорических значений. Соответственно потенцируются такие темы возможных исследований, как  "На границе языка: введение в лингвистику молчания", "История молчания в русской культуре", и др.

Возможны цивилизации, где основной гуманитарной дисциплиной была бы сайлентология, а не лингвистика; где философия была бы наукой о единичном, а не всеобщем (см. Универсика); где главой языческого пантеона был бы не Юпитер, бог неба и грозы, а Термин, бог рубежей и границ, и т.д. Потенциация не просто расшатывает основание какой-то системы понятий, показывает ее зыбкость и относительность, оставляя читателя перед лицом иронического "ничто", - но развертывает ряд альтернатив для каждой теории и термина: не критикует их, а именно  "потенцирует", т.е. вводит в беспредельно раздвигающийся ряд понятий, каждое их которых иначе трактует то же самое явление.

Потенциация предполагает веерный подход к предмету, его развертку на множественные проекции. Предмет  как бы свернут в своем актуальном состоянии; разворачиваясь в мышлении,  он образует целый веер расходящихся мыслимостей, каждая из которых прочерчивает свою мировую линию, указывая перспективу "иных предметов" и тех "миров", где такие предметы возможны. Когда-то заботились о верности метода, теперь критерием становится веерность.  Потенциация наук, искусств, жизненный стилей, теоретических моделей и т.д.  - это процедура расширения каждого умопостигаемого предмета путем его мультипликации, встраивания в  виртуальные поля сознания (см. Культуроника).

Логика, стоящая за потенциацией, не является ни индуктивной, ни дедуктивной и радикально отличается от редукции, которая сводит многоразличное к единому. В потенциации наоборот, одно обнаруживает множественность, отличие от себя, раскладывается на ряд инаковостей  (см. Абдукция).

Разнообразные формы овозможения - как бытийного процесса и как научной методологии - рассматриваются потенциологией (см.).

См. также Интересное, Концептивизм,Мультиверсум, Мультивидуум, Персонажное мышление,Протеизм, Прото-, Транскультура

----------------------------------------------------------------

[1] Slavoj Zizek. Tarrying with the Negative: Kant, Hegel, and the Critique of Ideology. Durcham: Duke University Press, 1993,   pp. 159, 160.

[2] Ф. В. Шеллинг. Система трансцендентального идеализма. Соч. в 2 тт.,  М., Мысль, 1989, т. 1, с. 486.

[3] Сергей Бочаров. Проблема реального и возможного сюжета ("Евгений Онегин"), в сб. Генезис художественного произведения: Материалы советско-французского коллоквиума, М., изд. ИМЛИ АН СССР, 1986, сс. 144, 145.

---------------------------------------------------------------
Василий Налимов. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков.  М. Наука, 1979.

Vassily Nalimov. Space, Time and Life: The Probabilistic Pathways of Evolution. Philadelphia: ISI Press, 1985.

М. Эпштейн. Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре. СПб,  Алетейя, 2001.

Михаил Эпштейн