10. Конструирование и творчество
Конструктивный метод, именно как альтернатива кантовскому
критицизму, был введен в философию Шеллингом."... Без введения в философию
метода конструкции во всей его строгости невозможно ни выйти за узкие гранцы
кантовского критицизма, ни продвинуться по указанному Фихте пути к положительной
и аподиктической философии. Учение о философской конструкции составит в
будущем одну из важнейших глав научной философии: невозможно отрицать,
что отсутствие должного понятия конструкции препятствует многим участвовать
в развитии философии".[1]
Если критицизм ограничивает пределы теоретического разума,
то конструирование исходит изнутри этих пределов- и переступает их, заново
объединяя те способности разума, теоретическую и практическую, которые
строго разграничил Кант. Но это уже знающее себя, условное единство, поскольку
оно ставит своим условием саму преодолеваемую границу. Такова авантюрная
склонность разума, ищущего приключений за пределом своего оседлого бытия,
выступающего за предел чисто теоретической, созерцательно-рефлективной
сферы. В конце концов, все границы для того и устанавливаются, чтобы их
можно было пересекать, то есть генерировать смысловые события и интенсивности
там, где раньше была лишь однородное, инертно-хаотическое пространство
кочевья. Авантюрист нового времени тем и отличается от блуждающей древней
номады, что знает, какие границы он пересекает, какому риску себя подвергает.
Отсюда рискованный и азартный характер конструирующего мышления, которое
дерзает преодолевать гносеологические препятствия, зная их непреодолимость,
то есть впуская невозможное в область своих возможностей. Авантюрный мыслитель
не только знает - вслед за Сократом и Кантом - сколь многого он не знает,
но и, развертывая этот парадокс, знает, что он не знает заранее, сколь
многое он может узнать, - и с этим незнанием отправляется в путь.
Конструктивность - это смысловая насыщенность, или событийность мышления. Смысловое событие- пересечение границы между мыслительными полями. Не только в повествовательных произведениях значимая граница пересекается героем, попадающим из царства живых в царство мертвых, или из провинции в город, или из обывателей в революционеры, но и в философских текстах постоянно пересекаются границы между понятиями, группами понятий, между разными сферами самого разума. Смысловая событийность текста зависит как от прочности этой границы, так и от энергии ее преодоления. Вот почему разграничение способностей разума, строго проведенное кантовской критикой, дало мощный импульс для смысловых событий в мышлении 19-го - 20-го веков - событий, нарушающих и ломающих эти границы.
Вообще размежевание понятий, установление их границ - это как бы экспозиция философского произведения, за которой следует его сюжет, т. е. серия авантюрных пересечений границы. Образцом событийной единицы может служить афоризм, как микросюжет мышления, в котором границы понятий, уже установленные традицией и здравым смыслом, резко пересекаются. Афоризм, в силу своей краткости, не имеет места для экспозиции, но таковой служит национальный язык или вся мировая культура, сложившаяся в ней система понятий. "В ревности больше самолюбия, чем любви": традиция связывает ревность с любовью, как ее эксцесс и кошмар, тогда как Ларошфуко соединяет ревность с чем-то прямо противоположным любви - самолюбием. "Прежде, чем приказывать, научись повиноваться"(Солон). "Чтобы что-то создать, нужно чем-то быть"(Гете). В этих афоризмах пересекается установленная логикой языковых оппозиций граница между "приказом" и "повиновением", "созиданием" и "бытием", так что одно оказывается необходимой частью и предпосылкой другого.
С-мысл так относится к мышлению, как со-бытие- к бытию. Смысл - это мыслительное событие, пересечение концептуальных полей, заданных аналитическим расчленением понятий. Особенность методологически "чистых", последовательных философских стратегий, таких, как идеализм или экзистенциализм, в том, что они развертываются в однородном мыслительном континууме. Можно представить, однако, что вместо платоновских идей или хайдеггеровского бытия, которые, кажется, во всем противоположны друг другу, кроме своей концептуальной однородности, философия ориентируется на комплекс смысла-события. Развитие философии есть не смена направлений, но ускорение смысловых событий, уплотнение их в единицах времени и письма. Теперь, с открытием принципа "множимости мысли", философия становится на собственную почву мыслимости, то есть уже не объясняет действительность и не изменяет ее, не сводит ее к непротиворечивой концепции и не вмешивается в ход истории, а создает собственную историю смысловых событий и космософию возможных миров.
В основе конструирования, по Шеллингу, лежит "так называемый переход от бесконечного к конечному, возникновение ограничения в самом по себе неограниченном, совершенно однородном и абсолютном".[2] В бескрайней области мыслимого полагается первая мыслимость, некая "-ость", которой даются определения, отграничивающие ее от мыслимого вообще. Замечательно, что Шеллинг постулирует полную произвольность первого акта мышления и полагаемого им первоначала - это может быть вода или огонь, "цветочность" или "капельность"... "Обратите внимание, что таким образом первоначало отчетливо мыслится как нечто случайное. Первое - сущее - это primum existens /первосущее - М.Э./, как я его назвал, есть, следовательно, и первое случайное (изначальная случайность). Вся эта конструкция начинается, таким образом, с возникновения первого случайного - нетождественного с самим собой, - начинается с диссонанса, и, в самом деле, должна так начинаться..."[3]
В этом суть метода конструирования, в отличие от метафизического полагания абсолютного начала, которое всецело тождественно себе и всему тому, что впоследствии различается на его основе. Конструирование начинает с акта инополагания бесконечному мышлению чего-то конечно мыслимого, то есть с отличения мышления от самого себя. Но это иное потому и полагается как случайное, что конструирование исходит из знающей себя бесконечности самого мышления, по отношению к которому все мыслимое выступает лишь как одна из возможностей. "...Таким образом, сама конечность служит ему /мыслящему субъекту - М.Э./ средством полагать себя в качестве бесконечного..."[4] Конструирование, по Шеллингу, есть такая актуализация бесконечного, которая полагает свою ограниченность и случайность тем же актом, каким и превосходит ее. Актуализация мыслительной потенции в некоем условном первоначале есть одновременно и трансценденция этого первоначала как "случайного", потенцирование мыслимого предмета не как действительно сущего, а как возможного для мышления.
Поэтому Шеллинг подчеркивает, что "конструкция создает лишь возможные объекты".[5] При этом сама действительность получает свое определение лишь внутри более широкого понятия "абсолютной возможности": "Ибо в конструкции, идею которой автор считает значимой, дана не только относительная или чисто идеальная, но и абсолютная возможность, которая заключает в себе действительность".[6] Иными словами, сама действительность предстает как потенциальность, как особого рода мыслимость, полагаемая в ее радикальном отличии от мышления как такового.
Вот почему своеобразным синонимом конструирования у Шеллинга выступает "потенцирование" - термин, который Шеллинг разделяет со своими друзьями-романтиками Ф. Шлегелем и Новалисом и которым он часто характеризует вообще метод своего философского мышления. Потенциями Шеллинг называет "идеальные определения", под которые подпадает все разнообразие явлений и через которые полагается абсолютно целое как последняя цель философского мышления и эстетического созерцания (в той высшей точке, где они совпадают). "Философия же обнаруживается в своем совершенном виде только в целокупности всех потенций: ведь она должна быть = абсолютному, раскрытому в полноте всех идеальных определений".[7] Между бесчисленными существованиями, которые мы находит в эмпирическом мире, и "абсолютным", как его понимает Шеллинг, лежат потенции множественных порядков и ступеней, на каждой из которых происходит превращение актуального в потенциальное, конкретного в универсальное, конечного в бесконечное. Отсюда столь характерные для Шеллинга выражения, как "объект философии проходит следующие потенции" или "положенная в первой (во второй, третьей) потенции сущность..."[8] Само мышление, по Шеллингу, есть поступательная потенциация своего предмета, восхождение от потенций низшего к потенциям высшего порядка, где они соединяются в абсолютном тождестве реально-идеального, субъективно-объективного. "...Вся внутреняя связь трансцендентальной философии покоится только на постоянном потенциировании самосозерцания, от первой и простейшей потенции в самосознании до высшей, эстетической".[9]
На первый взгляд, конструирование равносильно понятию творчества, но эти два рода деятельности различаются своей модальностью. Творчество есть актуализация замысла и говорит "будь" творению, тогда как конструирование есть именно потенцирование того, что "может быть". Конструкт, в отличие от творения, признает полную меру своей произвольности. [10] Конструирование заранее обводит себя рамкой условности, переводит творческий акт в модальность возможного и включает сознание его неполноты, неуспеха.
Николай Бердяев, создавший последовательную и всеобъемлющую философию творчества, считал, что любое творчество, как оно до сих пор осуществлялось на земле, есть неудача, поскольку оно пересоздает мир не действительно, а только условно, символически, в рамках художественного, научного, политического произведения. Творческий огонь моментально остывает, как только выводится из недр духа и приобретает форму отдельной книги, скульптуры, политического учреждения, семейного союза. Вместо пересозидания мира получается создание еще одной вещи в мире - дурная бесконечность. "Культура во всех своих проявлениях есть неудача творчества, есть невозможность достигнуть творческого преображения бытия. Культура кристаллизует человеческие неудачи. Все достижения культуры - символические, а не реалистические".[11]
Творчество, в том смысле, о котором говорит Бердяев, есть теологическая
категория: творить мир, то есть создавать его из ничего, дано только Богу,
поэтому творческие акты человека всегда обречены на неудачу. Конструирование
тем и отличается от творчества, что с самого начала знает об этой неудаче,
признает и любит ее, как сознательное ограничение творческого размаха формами
условного и возможного, не-переход их в действительное пересозидание мира.
Творит только Бог, а человеку пристало конструировать, т.е. демонстрировать
каждым своим актом неудачу творчества, его обреченность на конструкты вместо
живых творений. Эта неудача творчества сознательно вписана в сам акт конструирования,
как создания множественных возможностей бытия, а не единственного и подлинного
мира.
Конструирование в этом смысле
(как оно и мыслилось у Шеллинга) есть потенциация, т.е. превращение действительного
в возможное, восхождение от наличного бытия к иномодальным порядкам универсума.
Совсем не обязательно считать такую человеческую потенциацию бытия низшим
родом деятельности сравнительно с актуализацией возможностей и замыслов.
Бердяев представляет творчество слишком "реалистически", как акт воплощения
замысла, как реализацию его в формах здешнего бытия, поэтому он рассматривает
культуру с ее условностью как провал, как нехватку реальности. Но если
культура восходит над наличностью физического бытия именно благодаря своим
символам, то дальнейшее движение культуры будет происходить в направлении
еще большей условности и символичности, а не реализации уже существующих
символов. Если творчество создает действительный мир, то конструирование
- множество контингентных миров, зависящих от произвольных допущений
конструктора. [12]
Для Бердяева творчество - это метафизическая реальность и этический императив, тогда как в конструировании оно приобретает сослагательную модальность, "как если бы". Конструкт, в отличие от творения, не может быть живым существом и органической частью Божьего мира - это химера, знающая о своей химеричности (без оценочных коннотаций этого слова). В отличие от божественного акта творчества, конструирование есть акт бого-человеческий, т.е. попытка божественного творчества, в которую заведомо вписана его человеческая неудача- возможность творчества, в которую вписана его невозможность.
Конструирование есть деконструкция творчества и одновременно творческий выход за предел деконструкции: уже не обнаружение контингентности в существующих структурах, а создание структур в форме контингентности, в сослагательном наклонении.
[1] Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг. О конструкции в философии, в его кн. Сочинения в 2 тт., т.2, М., "Мысль", 1989, с. 4.
[2] Ibid., с. 22.
[3] Шеллинг. Натурфилософия, цит изд., т.2, с. 474.
[4] Ibid., s. 474.
[5] Шеллинг. О конструкции в философии, цит. изд., т. 2, с. 12.
[6] Ibid., с.13.
[7] Фридрих Вильгельм Шеллинг. Философия искусства. М., "Мысль", 1966, с. 64.
[8] Шеллинг. Сочинения в 2 тт., М., Мысль, 1987-1989, т. 1, с. 486; т.2, с. 475.
[9] Шеллинг, Система трансцендентального идеализма, Сочинения в 2 тт., т. 1, с. 486.
[10] В 20-ом веке о "радостях конструирования" в художественной и интеллектуальной деятельности писал Поль Валери, причем в значении близком шеллинговскому. Он "преднамеренно" употребляет "слово конструирование... дабы резче обозначить проблему человеческого вторжения в сущее..." Поль Валери. Введение в систему Леонардо да Винчи, в его кн. Об искусстве. Изд. подготовил В. М. Козовой. М., Искусство, 1976, сс. 53, 59.
[11] Н. А. Бердяев. Философия свободы. Смысл творчества. М., "Правда", 1989, с. 521
[12] Контингентность, contingency - английский эквивалент "условности" - удачно вмещает в себя тот же префикс "кон", что и в понятии "конструировать". "Контингентный" первично значило "со-прикасающийся", "приходящий вместе", "со-слагательный", "с-лучающийся"; отсюда и значения "возможность", "случай", "непредвиденное обстоятельство", то есть то, что не вписано в структуру события, отклоняется от нее.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------