Михаил Эпштейн. Философия возможного. Введение

                        5. Двойственность и "демонизм" возможного.
 
      Возможное неосуществимо и в более радикальном смысле - не только потому, что оно может и не осуществиться, но и потому, что в определенном смысле оно вообще не может осуществиться, не утратив своей особой модальности. Удивительное  свойство возможного - оказывать воздействие на действительность именно в меру своей недействительности, невоплощенности. Известно, что возможность наказания - более мощный фактор предотвращения преступлений, чем суровость актуальных наказаний. Возможность безработицы, нищеты, болезни часто производит страх несравнимо больший, чем сами эти состояния. У страха, как и у надежды, глаза велики, и человек так устроен, что многие его реакции усиливаются по мере перехода явлений в разряд возможных. В темноте мы боимся появления незнакомца; когда  он появляется, мы боимся, что он заговорит с нами; когда  он  заговаривает, мы боимся, что он ударит нас; когда  он наносит удар, мы боимся, что он нас убьет; и лишь когда он убивает нас, мы уже ничего не боимся. По выражению французского мыслителя Алена, болезнь лечит человека от страха заболеть.[1]  Страх есть функция возможной боли или утраты, как желание есть функция возможного наслаждения. 
 
      Возможное остается возможным лишь постольку, поскольку не может вполне воплотиться, то есть сохраняет в себе зерно невозможного.  Поль Валери дает парадоксальную характеристику своему интеллектуальному alter ego господину Тэсту: "Почему г-н Тэст невозможен?  /.../ Ибо он не что иное, как демон возможного"[2] Возможное одновременно и  дается в руки, и выскальзывает из рук:  оно действенно именно в своем радикальном отличии от действительности  и в этом смысле равнозначно невозможному. Этот демонизм возможного, которое жаждет и бежит воплощения, т.е. становится невозможным именно для того, чтобы оставаться возможным,  и составляет  философскую двусмысленность, "взрывчатость" данной  категории.

       "Демонизм" здесь не следует понимать в том оценочно-негативном смысле, который придала этому понятию рационалистическая цивилизация. Демон, по определению А. Ф. Лосева,  "в греческой мифологии обобщенное представление о некоей неопределенной и неоформленной божественной силе, злой или (реже) благодетельной, часто определяющей жизненную судьбу человека. Это мгновенно возникающая и мгновенно уходящая страшная роковая сила, которую нельзя назвать по имени, с которой нельзя вступить ни в какое общение.  Внезапно нахлынув, она молниеносно производит какое-то действие и тут же бесследно исчезает".[3]  Вот так и возможное, произведя действие, тут же исчезает, ибо, становясь частью действительности, оно перестает быть возможным. Именно могущее быть и обнаруживает коварно - вполне демонически - свою инаковость, непринадлежность бытию, когда оно становится его частью и тем самым теряет свою воздействие на бытие именно вкачестве иноположного ему.  Возможное действенно, но недействительно; оно ударяет, не прикасаясь;  оно входит в состав бытия, как воздух - в воду, образуя сверкающую и шумную пену "из ничего". Появляясь "ниоткуда", оно исчезает в "никуда".

        Славой Жижек так обобщает этот  парадокс: "возможность как таковая оказывает актуальное воздействие, которое прекращается, как только возможное актуализируется. /.../ Эта прибавка того, что "в возможности есть больше, чем только возможность" и  что теряется в ее актуализации, есть реальное как невозможное."[4]  Иными словами, возможность заключает в себе невозможность своей полной реализации. Когда предчувствие или догадка о возможном событии переходит в знание об уже свершившемся событии, исчезает то  волнение, надежда, ожидание, которые были связаны именно с возможностью события, а не с его актуальностью.

        Возможное было бы полностью осуществимо только в случае некоего раздвоения, когда оно и стало бы частью реальности, и осталось бы в форме возможного, т.е. возымело бы двойную силу;  если бы, например, ребенок мог одновременно испытывать и удовольствие от сосания конфеты, и  восторг от ее ожидания и предвкушения.  Но такого удвоения онтологического статуса возможного нам не дано,  оно не может одновременно и осуществляться, и оставаться возможностью, поэтому, становясь частью действительности, оно частично утрачивает силу своего воздействия.  Например, когда в 1980-ом году возможность  выдвижения сенатора Эдварда Кеннеди кандидатом в президенты носилась в воздухе, опросы общественного мнения сулили ему победу над любым другим кандидатом от демократов; но в тот момент, когда он  выдвинул себя в кандидаты, его популярность резко упала. Реальность многих явлений исчезает, если отнять у них их же фиктивность.

         Вообще возможность, если мы всмотримся в историю, всегда оказывала  не меньшее влияние на поступки и страсти людей, чем действительность. Потенция сильнее по своему воздействию именно оставаясь потенцией, так сказать, действуя недействительно. Вера и сомнение, стремление и опасение, чаяние и отчаяние, мужество и трусость, святость и  безумие и другие сильнейшие эмоциональные и моральные состояния вызываются не реальным положением вещей, а именно возможностью: возможностью, что Бог есть или Его нет; возможностью, что меня спасут или уничтожат и т.д.   Исследуя на множестве примеров соотношение возможного и действительного в  эмоциональной жизни, Владислав Татаркевич  приходит к выводу, что "действительные чувства не дорастают до ожидаемых, мы чувствуем себя менее счастливыми и менее несчастными, чем ожидали".[5] Множество чувств и настроений, способностей и потребностей определяют и частную, и общественную жизнь лишь постольку, поскольку они интенционально направлены в  область возможного - и исчезают по мере его осуществления. Хотя возможное, по определению, есть "то, что может стать действительностью", модальная глубина этой категории включает в себя и ее отрицание, "невозможность",  что составит одну из центральных проблем этой книги.

[1] Цитируется по книге:  Владислав Татаркевич (Wladyslaw Tatarkiewicz). О счастье и назначении человека. М., "Прогресс", 1981, с. 111.

[2]  Поль Валери. Об искусстве. Изд. подготовил В.М. Козовой М., Искусство, 1976, с. 536.

[3] Мифы народов мира, М., Сов. энциклопедия, 1980, т.1, с. 366.

[4] Slavoj Zizek, Tarrying with the Negative: Kant, Hegel, and the Critique of Ideology. Durcham: Duke University Press, 1993,   pp. 159, 160.

[5]  Владислав Татаркевич. О счастье и назначении человека, цит. изд., с. 116.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------

                      назад                        оглавление                      вперед