Михаил Эпштейн
 

                               ПРЕДИСЛОВИЕ [1]

Эта глава посвящена словотворчеству, но уже не как литературному жанру ("однословия"), а как важнейшему аспекту развития и трансформации русского языка. Здесь читатель найдет опыт теоретического обоснования  проекта "Дар слова", над которым я работаю уже много лет. [2] Это словарь лексических и концептуальных возможностей русского языка, экспериментальный поиск новых моделей словообразования и словотворчества. Помимо собственно  создания новых слов, этот проект включает  их лексикографическое описание, толкование  значений, примеры употребления,  мотивы введения в язык и т.д.   Новые слова, приводимые дальше в главе, составляют часть этого филологического проекта. Все примеры употребления новых слов, кроме особо оговоренных случаев,  принадлежат автору книги.

 Один из плодотворных способов  лексического развития языка - это лексикализация корневых морфем, которые в настоящее время употребляются только в составе производных слов. [3]  Здесь рассматриваются возможности словотворчества, основанные на аналитическом расщеплении русского слова и выделении его  корневой морфемы как самостоятельно употребляемой лексемы,  далее способной вступать в новые синтетические сочетания с другими морфемами. Энергия анализа-синтеза может  не только питать словотворчество в  поэзии, но и способствовать росту словарного состава языка.

Наряду с экспериментами в области словотворчества, в целях его лингвистического осмысления предлагаются и экспериментальные термины:  "словокорень", или "радикал" (корень как самостоятельное слово, результат лексикализации корневой морфемы) и "неопределенная форма слова", или  "лексический инфинитив"  (слово,  не относящееся к определенной части речи,  обладающий морфологической полифункциональностью). Эти теоретические понятия помогут осмыслить те аналитические и синтетические приемы словотворчества, которые существенны для понимания судеб русского слова.
 

                1.  ОТ  СИНТЕТИЗМА К АНАЛИТИЗМУ

Русский язык, как известно, является синтетическим по своему строю. В
пределах одного слова объединяются несколько морфем: собственно
лексические, несущие основное значение слова, - и форманты,
указывающие на грамматическую категорию (часть речи, падеж, род,
спряжение, лицо и т.п.). В аналитических языках, таких, как английский,
грамматические категории выражаются отдельно от лексических: либо
самостоятельными словами (артиклями, предлогами), либо порядком слов и
синтаксической структурой предложения. Степень синтетизма/аналитизма, в частности, определяется средним количеством морфем в слове - чем больше, тем оно синтетичнее: например, 1,78 в английском, 2,4 в русском, 2,6 в санскрите. [4]

Тенденция развития большинства современных европейских языков состоит
в росте аналитизма: слова освобождаются от словоизменительных флексий,
грамматических формантов и все более превращаются в "чистые",
"корневые" лексемы, грамматическая роль которых определяется не
"материально" (суффиксами, окончаниями), а чисто функционально -
контекстом употребления,  структурой предложения.  Рост аналитизма
ведет, соответственно, к грамматической поливалентности, полиморфизму: одно и то же слово может приобретать разные грамматические функции.

Например, английское слово house "означает "дом", и вместе с тем оно может употребляться как прилагательное: house keeper -  "домашняя хозяйка, экономка"; и как глагол: to house - "поселить, предоставить жилье".  Отчасти именно полиморфизм делает английский столь гибким, логичным и удобным в употреблении:  одно и то же слово обозначает (1) предмет; (2) свойство данного предмета, и (3) действие, производимое данным предметом или с его помощью. Говоря о богатстве английского языка, следует учитывать, что в нем не только огромное количество слов (в словарях общего типа, не специальных, до 600-700 тыс.), но и каждое слово имеет несколько грамматических значений, которые в других языках, таких, как русский, выражаются разными словами: "дом", "домашний", "поселить".

Аналитизм языка - это своего рода выражение смыслового индетерминизма. Грамматическая функция слова не предопределена его морфемным составом, материально не закреплена, но свободно рождается и меняется в контексте его употребления. Происходит как бы дематериализация слова, повышается мера его условности, знаковости. В синтетическом строе языка каждая словоформа приписана к определенной морфологической категории, ей "на роду написано" быть только существительным в таком-то роде  или только глаголом в таком-то лице; слово тащит на себе всю свою грамматическую поклажу. При аналитическом строе слово передвигается налегке, обремененное только своим лексическим значением. Оно источает чистую энергию смысла и легко, без всяких материальных изменений, приобретает новые роли, входит в разные смысловые структуры.

Разумеется, ни одно приобретение не бывает без потерь.  С развитием аналитизма слово утрачивает ту "бытийственность", о которой писал О. Мандельштам [5] как о коренном свойстве русского слова: способность тянуться корнем и прорастать все новыми ветвями,. несущими на себе тяжесть предыдущих ветвлений. Само слово "бытийственность" - прекрасный пример такой грамматической отягощенности. В нем шесть морфем, последовательно переводящих корень в разряд глагола, существительного, снова глагола, прилагательного, снова существительного: "бы-т-ий-ств-енн-ость". Весь этот ряд морфологических напластований предстает в слове "бытийственность", как в археологическом раскопе. Синтетическое слово тянет за собой свой деривационный послед.

Аналитическое слово не столько бытийствует, сколько передает смысл, оно инструментально, знаково, транспортабельно, легко переносится из контекста в контекст. Ускорение всех информационных процессов, как вектор исторического развития, требует и усиления аналитизма в языке. Синтетические слова обременены грамматической плотью, предопределены и ограничены в своем  функциональном диапазоне. Например, такая словоформа, как "домом" или "бытийственностью", может употребляться только в очень узком контексте, требующем творительного падежа. Аналитический строй языка способствует минимизации таких грамматических ограничителей и, соответственно, максимизации  всех контекстов словоупотребления.  Грамматические показатели при этом  не закрепляются материально, не выражаются в каждом случае употребления, - они уходят в подсознание языка, подразумеваемое, аксиоматически мыслимое. В аналитическом слове на единицу звучания приходится больше смысла, больше энергии мысли, потому что мысль, заключенная в грамматических категориях ("предмет",  "признак", "действие", "отношение"),  здесь  выражается не в дополнительных морфемах, а в способе употребления данного слова, в повышенной значимости его контекста.

При этом словоизменительные и словообразовательные формы,
которые служат чисто грамматическим целям, постепенно становятся
избыточными. Для выражения значения "дом" достаточно этих трех
фонем  "д-о-м", а выражение "прилагательности" в суффиксе "а-шн" и в окончании "ий" ("дом-ашн-ий"), по сути,  избыточно, поскольку легко задается контекстом. Вместо "домашняя хозяйка" можно сказать  вполне понятно и определенно "домхозяйка" или "домохозяйка" (сложение основ с соединительной гласной "о" может рассматриваться как промежуточная стадия в этом процессе  сведения прилагательного к безаффиксной основе). Собственно, такое полностью аналитическое сокращение уже привилось в языке: мы говорим "домработница". Выражение "дом-ашн-яя работница" на две трети информационно избыточно. Суффикс "ашн" избыточен,  потому что  атрибутивное значение лексемы "дом" определяется его постановкой перед определяемым словом "работница". Окончание "яя" избыточно, потому что грамматическое значение женского рода выражается суффиксом "ц" и окончанием "а" в слове "работница". Таким образом, в слове "домработница" "дом" выступает как аналитическая, полиморфная лексема, которая может принимать на себе функции и существительного, и прилагательного (подобно " house" в словах housewife или housekeeper). Такую же роль играет морфема "вещ" в слове "вещмешок".

Точно также в словах  "литпроцесс",  "литперсонаж", "литполемика", "матанализ",  "матстатистика", "соцреализм", "соцреволюция", "демсоюз", "демфедерация",  составные части "лит", "мат", "соц", "дем" выступают как неизменяемые, несклоняемые лексемы, превратившиеся в значимые  префиксоиды. Они  регулярно употребляются как сокращения, заменяющие полные прилагательные "литературный" , "математический", "социалистический", "демократический", но  лишенные таких морфологических признаков прилагательных, как род, число, падеж. Среди наиболее продуктивных компонентов таких сложносокращенных слов - "глав", "гос", "зав", "полит", "проф", "пром", "хоз", например, "главком", "завхоз", "завлит", "госприемка" и т.д.  Словообразование методом аббревиации указывает на возможность дальнейшего роста аналитизма в русском языке.

Возможно ли в таком случае говорить и писать "домзадание", "белбереза", "синморе", "скорпомощь"? У поэта Николая Звягинцева читаем: "Крас. кирпич и шёпот мела./Города в товарняке..." Показательно, что в быстрой записи мы пользуемся такими общепонятными сокращениями, и никого  не затрудняет их последующая расшифровка.  Возможно, что со временем и язык в целом, особенно  сетевой, "ускорится" до подобных сокращенных, аналитических форм представления слов.

Аналитические тенденции вполне отчетливо обозначаются в развитии
русского языка 20-го века, особенно постсоветского периода.   "Одна из наиболее определенных [тенденций] - стремление к аналитизму. Основной признак аналитических единиц - то, что у них грамматическое значение передается вне пределов данного слова, т.е. средствами контекста (в широком смысле слова)". [6]   Среди признаков этого процесса исследователи  отмечают: переход существительных, заканчивающихся на ин(о), ов(о) - географические названия типа Тушино, Пушкино, Шереметьево, Внуково - в разряд несклоняемых, неизменяемых ("отдыхает в Голицыно", "приехал из Внуково"); словосочетания типа "врач пришла", "экскурсовод рассказывала", где слова "врач", "экскурсовод" функционируют как существительные женского рода без соответствующего изменения морфемного состава.  [7]

Oтмеченные сдвиги, однако, касаются лишь маргинальных, изолированных слоев языка. Наша цель - показать, что тенденция к аналитизму ведет гораздо глубже, проникает собой толщу  народного и поэтического языка; дальнейшая разработка соответствующих способов словообразования может радикально обновить и раздвинуть лексическую систему русского языка.
 

                    2. СЛОВОКОРЕНЬ, или РАДИКАЛ

.В русском языке можно найти  примеры не только вторичного аналитизма в результате сокращения слов ("дом", "лит", "ком"), но и первичного аналитизма, когда одно слово,  не изменяясь,  способно выполнять разные грамматические функции. Например, слово "стынь" может употребляться как существительное третьего склонения и как повелительная форма глагола:

Стынь.  1. Существительное жен. р., 3 скл.. - холод, стужа, мороз, застылость,  неподвижность.

    Вокруг была такая стынь, что и сердце начинало мерзнуть.

2. Повелительная форма глагола "стынуть" - "мерзнуть, зябнуть, становиться холодным, твердым, густым".

    Не стынь на ветру, заходи в дом.

Можно предложить еще и третье грамматическое употребление этого слова
 - как аналитического прилагательного, в роли приложения. При этом, совпадая по форме с существительным, оно теряет всю парадигму падежного словоизменения и  играет роль определения, обычно свойственную прилагательному.

3. Аналитическое прилагательное, в значении "стылый, холодный, замерзший".

Ну как наша Снегурочка? Намерзлась, бедная, пока добиралась. Сейчас мы эту стынь-девицу разогреем. Где тут у нас коньячок?

В этой стынь-стране без конца и без края сильнее чувствуется тепло человеческих душ.

Порою такие разные грамматические формы от одного корня считаются проявлением омонимии.  К омонимии относят   даже такие словоформы, как "большой" в значении именительного и винительного падежeй у прилагательных мужского рода  ("большой город") и  родительного,  дательного, творительного и предложного падежей женского рода ("большой  деревни", "большой деревне", "большой деревней", "о большой деревне"). Такая трактовка предлагается в статье Д. Н. Шмелева "Омонимия", опубликованной в двух авторитетных энциклопедических изданиях.  По его мнению,

омонимичными могут быть также грамматические формы слов. Напр., формы прилагательных большой, молодой и т. п. представляют формы, во-первых, им. п. ед. ч. муж. р. (большой дом, молодой человек), во-вторых, формы род. п. ед. ч. жен. р. (большой деревни, молодой женщины), в третьих...   Основанием для признания этих форм разными, хотя и совпадающими по звучанию, служит то, что они согласуются с существительными, выступающими в разных падежах". [8]

Понятие "омонимия", отмечая случайное совпадение по звучанию разных языковых единиц, ничего не говорит о  закономерности этих совпадений, о  сущности  процессов, ведущих к становлению новых, полифункциональных единиц.   Не плодотворнее ли видеть в таких "омонимических" словоформах, как "большой" или "молодой",  проявление грамматической полиморфности, выражающей усиление аналитизма в строе русского языка? Лингвистике нужна не только ретроспективная, но и проспективная терминология, которая оценивала бы наличные элементы языка не только с точки зрения их исторического происхождения, но и с точки зрения тенденций их развития. Как известно, в современном английском языке существительные не изменяются по падежам и их грамматическое значение, в том числе падежное, задается контекстуально.  При этом мы не говорим, что каждое английское существительное - это случай омонимии четырех его падежных словоформ, хотя  в староанглийском языке у существительных было четыре падежа. Например,   слова scip  (ship - корабль) и hyll (hill - холм) так изменялись в единственном числе:

Nomin.   scip              hyll
Gen.      scipes           hylles
Dat.       scipe            hylle
Accus.   scip              hyll

В русском языке есть свои зачатки аналитизма,  которым уделяется недостаточно внимания, хотя в них заключен важный резерв лексического развития языка.  Имеется множество корневых морфем, употребляемых как самостоятельные лексемы. [10] Это,  как правило, кратчайшие среди знаменательных слов, ибо они лишены аффиксов - дополнительных грамматических формантов.   Среди существительных:  "дом", "ход", "бег", "род", "стук", "лом", "даль", "высь", "голь"; среди кратких прилагательных и причастий  "бос",  "синь", "сыт", "мыт", "горд", "плох", "прав"; среди глаголов повелительного наклонения "дай", "видь", "слышь", "вей", "стынь", "мерь"... Можно назвать эту категорию слов "радикалы" (от лат. radical,  коренной), поскольку к ней относятся безаффиксные слова, словокорни, - лексические единицы, состоящие из одних корней. Радикал - общая часть всех родственных слов, которая сама может употребляться как отдельное слово. [11]

В аналитических языках, таких как английский, корни, как правило, выступают в форме радикалов,  работают сами на себя, выставляют себя как самостоятельные слова, присваивают себе множество значений. В русском языке корни скрываются в глубине слов, их многослойных морфологических напластований. Не так уж легко опознать корень "мет" в таких разных по значению словах, как "опрометчивый" и "сметана",  "метла" и  "метель" - ведь само по себе слово "мет" не существует в языке и не отражено в словарях.  Или вот плодовитый корень "вет", давший жизнь 55 словам, включая такие важные, как "совет",  "ответ", "завет", "привет", -  он тоже  ущемлен в лексических правах, его нет как отдельного слова. Мы жалуемся, что  в русском языке не хватает слов для обозначения новейших информационных процессов, и берем пригоршнями, охапками слова из английского: "файл, сайт, процессор, сервер"... А ведь корень "вет", с исконным значением "говорить", "передавать весть" - это и есть залежь информационных терминов и новообразований. Сколько новых слов, помимо уже наличных, могут быть от него образованы, если признать за ним право на самостоятельную творческую  жизнь в языке?

 В русском языке немало таких щедрых, "самоотверженных"  корней, которые дали жизнь множеству производных слов, но сами не сохранились как слова или еще не стали словами, не имеют места в словаре.  Одна из  перспектив развития языка  - тематизировать такие стертые корни, ушедшие в подпочву лексической системы,  - вызвать их наружу, ословарить их, придать им значение самостоятельных лексических единиц.  "Дум",  "лет", "люб",  "мет", "рез", "чит", "чуд" и другие корневые морфемы - это  основные производители лексического значения, самые полезные, продуктивные и вместе с тем незаметные работники лексической системы.  Все эти корневые морфемы растворяются в  своих лексических производных, но именно они - носители начального смысла, смыслопорождающие единицы языка, к которым особенно тяготеет поэтическое и философское мышление.[12]

Один из приемов словотворчества - лексикализация этих корней, превращение их в самостоятельные слова-радикалы, так сказать, радикализация русской лексики.
 

               3. СЛОВА-РАДИКАЛЫ В НАРОДНОЙ РЕЧИ И В ПОЭЗИИ

Аналитизм не есть  чуждый грамматический строй, искусственно
навязываемый русскому языку задачами соперничества и выживания в
техносфере и инфосреде 21-го века. Это глубоко поэтическая, образно
мотивированная тенденция к самораскрытию языка, самообнажению его
корней, которые оказываются годны и к самостоятельному употреблению,
сбрасывают с себя многослойные морфемные оболочки, обнажая свое
первообразное ядро.  И народная речь, и поэзия в этом смысле тяготеют к
"радикализму", к образованию  свободных лексических радикалов (в
основном как безаффиксных существительных или полифункциональных словокорней).

    Еще Пушкин в своей  статье "Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения" отстаивал народность таких слов, употребление которых в поэме "Руслан и Людмила" ставилось ему в вину:  "молвь, топ, хлоп, шип".

Но более всего раздражил его   [критика] стих:

"Так ли изъясняемся мы, учившиеся по старым грамматикам, можно ли так коверкать русский язык?" Над этим стихом жестоко потом посмеялись и в "Вестнике Европы". Молвь (речь) слово коренное русское. Топ вместо топот столь же употребительно, как и шип вместо шипение  ["Он шип пустил по-змеиному. "Древние русские стихотворениях" (Прим. Пушкина.)] (следственно, и хлоп вместо хлопание вовсе не противно духу русского языка). На ту беду и стих-то весь не мой, а взят целиком из русской сказки:

    "И вышел он за врата градские, и услышал конский топ и людскую молвь". Бова Королевич.

    Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка. Критики наши напрасно ими презирают." [13]

В самом деле, если мы обратимся к словарю, содержащему лексику говора деревни Деулино Рязанской области [15], то обнаружим  в нем множество слов-радикалов, в том числе и таких, которые в современном литературном языке (уже или еще) не употребляются: бель (белая краска), низь (низина), чисть, стыдь (стужа), сырь, склизь, плясь, осыпь, валь (деревья, поваленные ветром) и др. Заметим, что этот первый исчерпывающий словарь одного говора в русской лексикографии недвусмысленно свидетельствует о том, что  русский язык в своих "народных глубинках" тяготеет к лексическому "радикализму", оголению корня как самоценной и самодостаточной лексической единицы. [16]

    Та же самая тенденция четко прослеживается и в поэзии 20-го века, от Вяч. Иванова до О. Мандельштама, от В. Маяковского до М. Цветаевой.
С. С. Аверинцев выделяет у Вячеслава Иванова именно поэзию радикалов, односложных корней, превращенных в самостоятельные слова:

Именно односложное слово легче всего воспринять как неделимую единицу, как выявление самых "первозданных" потенций языка. Вот мы читаем в "Кормчих звездах":

        Не молк цикады скрежет знойный...

Было бы привычнее сказать (и легче выговорить!) "не умолкал"; но только в форме "молк", с отброшенным префиксом и усеченным окончанием, есть некая оголенность, плотность и безусловность, есть сведение слова к его твердому изначальному ядру, та разительная краткость, какой она была уже в дережавинской строке: "Я - царь, я - раб, я - червь, я - бог!" Стих  Вячеслава Иванова дает односложным словам особые полномочия в передаче смысла и, как легко заметить, требует особо четкого и энергичного их произнесения:

    Я вспрянул, наг, с подушек пира,
    Наг, обошел пределы мира
    И слышал - стон, и видел - кровь. [17]

    У Маяковского: рьянь, рядь, нищь, звездь, ёжь.
    У Есенина: быстрь, ржавь, сырь, ярь, крепь, бель, голь, бредь, звень, морщь, падь, стынь, трясь, хлюпь, хмурь, березь, цветь, сонь, сочь, омуть, солнь, цифирь, зернь, овощь, индевь, лунь, дремь, томь, навись, обморозь, звань, стыть, ныть, тужиль, выбель, вызнать, мреть (от мреять - маячить, мельтешить).

Отважно работала со словами-радикалами М. Цветаева.

То вскачь по хребтам наклонным,
То - снова круть.
За красным, за красным конным
Все тот же путь.
        (из поэмы "На красном коне")

По  поводу  слова "круть" и других таких же словокорней, типа "синь", "стук", Л. В. Зубова делает очень важный вывод:

Эти слова производны, т.к. они произведены от прилагательных и глаголов  [безаффиксным способом, т.е. не прибавлением, а вычитанием аффиксов - М. Э. ], и в то же время непроизводны, т. к. не содержат материально выраженных аффиксов. Кроме того, вопрос о том, произведено ли слово синь от слова синий или, напротив, синий от синь, очень напоминает вопрос о первичности яйца или курицы. (...) Новообразования с нулевой деривацией [радикалы, типа "синь", "стук", "круть" - М. Э.] актуализируют основу слова, часто состоящую из одного корня. Тем самым осуществляется этимологическая регенерация: производная основа окказионализма  [новосозданного слова - М. Э.] совпадает с непроизводной основой этимона; противоположности совмещаются, и новообразование в этой ситуации максимально актуализирует первичность корневой основы. Поэт возвращает к первичной форме слово, которое уже прошло стадии деривации и реализовало словообразовательные потенции. При этом реставрированная первичная форма, совпадающая со словом-этимоном по звучанию, не тождественна ему по смыслу: на этапе обратного словообразования она оказывается обогащенной значениями имеющихся в языке однокоренных слов. То, что в исконном (может быть, праславянском) слове существовало только как потенция будущего развития, предстает итогом развития. Новое смыкается со старым...".  [18]

Тем самым слова "сырь",  "звень", "цветь", "молвь", "хлоп" возрождаются  к новой жизни, утраченной ими в истории языка. Это жизнь воистину новая, поскольку эти слова не предшествуют своим производным, как древние корни, а интегрируют в себе их исторически развившиеся значения. Радикалы не только грамматически полиморфны, но и семантически интегральны. Слово "круть", как показывает Л. В. Зубова, объединяет в себе значения таких слов, как "крутить",  "крутой", "круча", "крутизна", "крутость", которых еще не было в языке на стадии первокорня, этимона, ибо от него-то они и произведены.

Точно так же словокорень "молвь" по объему своего значения гораздо шире, чем производные от него  "молва", "молвить", "замолвить", "обмолвка" и др. "Молвь" в разных литературных  контекстах означает: способность речи, членораздельное звучание, разговор, общение, слово, весть, местный говор,  язык данного общества или политического режима  и т.д.  [19] Таким образом, значение радикала не сводимо к слову-этимону (корню-зародышу), но обогащено его историческим развитием, значением его производных и вместе с тем шире, чем они.
 

 4.  НЕОПРЕДЕЛЕННАЯ ФОРМА СЛОВА (ЛЕКСИЧЕСКИЙ ИНФИНИТИВ)

Многие из радикалов (словокорней), хотя и лишены аффиксов, указывающих на морфологическую категорию, тем не менее принадлежат
определенной части речи. Например, "ход" - существительное, "горд" -
прилагательное (краткое), "мерь" - глагол (повелительное наклонение).

Однако некоторые из приведенных выше односложных словокорней  (у Пушкина, Есенина, Цветаевой) грамматически полиморфны,  могут употребляться в функции разных частей речи, т.е. представляют собой неопределенную форму слова.  Например, слово "круть" у Цветаевой может быть истолковано:

1. как существительное женского рода в значении "круча, обрыв" (именно в таком значении оно представлено в Словаре В. Даля).

           Тут перед ищущим встает такая круть, что самый гордый остановится.

2. как усеченная ("междометная") форма глагола "крутить",  междометие в значении сказуемого (ср. "прыг", "стук", "бряк"), которое более правильно, на мой взгляд,  назвать аналитическим глаголом (он не имеет морфологически выраженных форм времени, лица и числа, значения которых задаются контекстом).

           Стал солдат ловить беглянку, а она круть за кустик - и вот уже ее цветное платье мелькает меж берез.

3. как новообразованное наречие по аналогии со "вскачь":

        "То вскачь по хребтам наклонным, То - снова круть" (Цветаева)

Так к какой же части речи мы отнесем слово "круть"? Можно, разумеется,
считать эти случаи разнофункционального употребления слова
"омонимией":  "круть", "круть" и "круть" - это разные слова, которые не имеют ничего общего по значению и лишь случайно совпадают по звучанию/написанию. Так это трактуется в "консервативной"
грамматике, приверженной принципам синтетического языкового строя и
исходящей из принципа: каждому грамматическому значению - свое особое
материальное выражение, своя морфема. Если  разные грамматические
значения (например, разные падежи или принадлежность к разным частям речи) выражаются одной морфемой, значит, это простое совпадение, омонимия. Но  уже указывалось, что  само понятие омонимии не позволяет подводить под него слова, общие или связанные по значению, тем более разные формы одного слова.  Омонимия, согласно энциклопедическому определению,   - это "звуковое совпадение различных языковых единиц, значения которых не связаны друг с другом" [20]; например, "пестрый попугай" и "попугай его в шутку". Разные формы одного слова не могут находиться в отношениях омонимии.  "Омонимические словоформы" - это противоречие в терминах, типа "круглый квадрат".

Очевидно, что круть-1, круть-2 и круть-3 - это не омонимы, а проявление полифункциональности и полисемантичности одного слова, точнее, одной формы, которую мы и предлагаем назвать "неопределенной", поскольку она приобретает морфологически определенную функцию только в контексте предложения.

Вот еще два примера, на этот раз не из поэзии, а общелитературного языка:   слова "высь" и "печаль", которые употребляются в двух функциях -   существительного и глагола (в повелительном наклонении).

1. Над нами высь бескрайняя.
2.  Высь голос против фашизма!

1. Во многом знании - многая печаль.
2. Не печаль старика: правда ему уже не поможет.

В  многофункциональном употреблении словокорня  следует увидеть не "омонимическое" совпадение форм существительного и глагола, а  признак его собственной грамматической неопределенности. "Высь", "круть", "печаль", "стынь"  - это чистые лексемы, грамматические признаки которых задаются не материально (дополнительными морфемами), а функционально, структурой и смыслом их употребления в речи. Их морфологические признаки, разносящие корень по разным частям речи, по сути вторичны, задаются контекстом.

Поскольку слово "круть", в своей лексической целостности и многообразии
своих грамматических функций, является, очевидно, единым словом, оно не
может быть отнесено ни к одной из признанных частей речи: существительное, глагол, наречие, междометие...  Таким образом, для лексемы "круть", как и других подобных словокорней,  приходится выделить особую морфологическую категорию или надкатегорию, которая характеризуется именно своей аграмматичностью или полиморфностью:  неопределенная форма слова.  В словах типа "круть"  грамматическая форма  не задана наперед морфологически, что позволяет данному слову употребляться  в разных грамматических функциях в зависимости от контекста. В этом смысле неопределенная форма слова  подобна неопределенной форме глагола, инфинитиву, который тоже лишен обычных грамматических признаков глагола (лицо, число, наклонение, время). Инфинитив служит исходной формой образования  других, спрягаемых форм  - и вместе с тем употребляется самостоятельно,. как полноценная лексема ("жизнь прожить - не поле перейти"). Так и неопределенная форма слова, которая служит образованию родственных слов в разных частях речи, может выступать и как самостоятельная лексема.

Разумеется, неопределенная форма слова, лексический инфинитив -
гораздо более широкая категория, чем глагольный инфинитив. Она не
умещается ни в одну из признанных грамматикой частей речи и по сути
образует еще одну грамматическую категорию - надморфологическую,
или полиморфную.  Понятие лексического инфинитива указывает на синкретические,  панморфические, полиморфные (или аморфические)  элементы языка, до разделения на морфологические категории. Эти словообразующие корни - предсуществительные, предприлагательные, предглаголы, в которых еще не произошла отливка морфологических форм из чистой значимости, так сказать, смыслодышащей лавы языка.

    Заметим, что понятия "радикала" (словокорня)  и "неопределенной формы слова" далеко не равнозначны и не равновелики. Например, слова "бег", "рад" и "дай" представляют собой чисто корневые лексемы - радикалы,  но они морфологически однозначны, относятся к определенной  части речи: существительное "бег", краткое прилагательное "рад", глагол в повелительном наклонении "верь". "Неопределенная форма слова" потому так и называется, что охватывает только те радикалы, которые лишены морфологической определенности, могут выполнять по крайней мере две (или больше)  разных грамматических функции,  задаваемых контекстом предложения: "стук" - существительное и аналитический (междометный) глагол; "синь" - существительное  и краткое прилагательное; "высь" - существительное и глагол в повелительном наклонении...

    Владимир Даль, пропустивший через свое сознание и руку больше
русских слов, чем кто-либо из говоривших на этом языке, был
неудовлетворен традиционным в грамматиках разбиением слов по частям
речи, поскольку чувствовал глубинную общность слов, которая, по его
мысли, и должна лечь в основу их изучения и словарного описания.
Рассмотрев несколько способов составления словаря, Даль пришел к
выводу, что самый естественный для русского языка способ описания -
располагать слова "целыми купами", поскольку они

    показывают очевидную связь и самое близкое родство...; никто, например, не усомнится, что стоять,стойка и стояло одного гнезда птенцы... Рассматривая эти родственные отношения ближе, мы находим, что такая связь представляет в нашем языке
особый и общий закон, который дает нам несомненные правила образования слов звеньями, цепью, гроздами... (...) Кажется, будущая грамматика наша должна будет пойти сим путем, то есть, развить наперед законы этого словопроизводства, разумно обняв дух языка, а затем уже обратиться к рассмотрению каждой из частей речи. В деле этом такая жизненная связь, что брать для изучения и толковать отрывочно части стройного целого, не
усвоив себе наперед общего взгляда, то же самое, что изучать строение тела и самую жизнь человека по раскинутым в пространстве волокнам растерзанным членов человеческого трупа. [21]

                 5. СЛОВОТВОРЧЕСТВО МЕТОДОМ АНАЛИЗА И СИНТЕЗА

Лексикализация корневых морфем представляется одним из главных путей развития русского  языка в направлении аналитизма.  Производимые таким способом лексемы  являются одновременно и самыми древними, и самыми новыми. Они, как правило,  соотносятся с древнейшими индоевропейскими корнями, которые не только разошлись по разным национальным языкам и языковым семьям, но и по разнозначным лексемам внутри одного языка, сохраняясь лишь в составе производных слов. Восстановление-воссознание первокорней, которые даровали нам много слов, -  это и наше поэтическое право, и моральный долг: теперь мы дарим им в ответ значение и статус самостоятельного слова.

Свойства лексического инфинитива - полифункциональность и соответствующая полисемантичность - могут быть раскрыты во многих словах, образованных (или восстановленных) из древних корней  безаффиксным способом. [22]

    Например, слово "молвь", которое Пушкин защищал от критиков, в "Руслане и Людмиле" употреблено как существительное:
    Людская молвь и конский топ.

Но возможно и глагольное употребление - "молвь" как повелительное наклонение от глагола "молвить":
    Сжалься, душенька, молвьмне хоть одно словечко. [23]

И наконец, атрибутивное, в качестве аналитического прилагательного (приложения):
    Выросла и преобразилась. Тишь-девочка стала молвь-девицей.
    "А долго моя молвь-стрела будет до князя добираться?" (Ольга Ларионова, "Делла-Уэлла").

По этой же модели можно образовать и другие новые (или ново-древние) слова, выступающие, как лексические инфинитивы, в нескольких грамматических функциях.

Вянь.
1. Существительное. Ничего себе - цветущая цивилизация! Вся страна - глушь и вянь.
2. Глагол. "Не вянь, пожалуйста", - попросил мальчик у цветка.
3. Аналитическое прилагательное. Что это у тебя лужайка заросла вянь-травою? Плохо поливаешь.
 

Ямь.
1. Существительное 3 скл.: ямистая местность; пространство, изобилующее ямами (в земле, воздухе); изрытость, неровность, "ямность" как состояние бытия.

    Вот по такой ями мы и добирались в соседнюю деревню чуть не целый день.

    Их самолет попал в жуткуюямь -  многих тошнило.

2. Глагол в повелительном наклонении от "ямить": рыть, создавать яму, придавать чему-то вид или свойство ямы.

    Ямьэто место аккуратно, крепи по сторонам, чтобы не было обвала.

3. Аналитическое прилагательное.

    Мы уже два часа тащимся по этой ямь-дороге, а куда она нас выведет, Бог весть. [24]

    Словокорни,  лишенные  морфологической определенности в своем лексическом составе и приобретающие ее лишь в контексте, -  это   "авангард" русской лексики на ее пути к аналитизму. Разумеется, аналитизм этих словокорней ограничен в основном их начальной формой (именительный падеж существительных, мужской род прилагательных, повелительное наклонение  глагола...), поскольку в других формах - склоняемых, спрягаемых - они включаются в разные парадигмы.  "Круть" ведет себя в рамках различных частей речи по-разному: как существительное - изменяется по падежам "крути" (род. п.), "крутью" (твор. пад.); как междометие или наречие - не изменяется. "Молвь", "стынь", "вянь", "ямь" склоняются по падежам как существительные (стынь - стыни - стынью...) и изменяется по наклонениям, лицам, числам как спрягаемые  глаголы (стынь - стыньте - стыну - стынешь...).  Синтетический строй русского языка, естественно, берет свое.

    Однако выделение неопределенной формы слова  важно не только для аналитического развития русского языка, но и  для развития регулярного словообразования в русском языке, для полной реализации его синтетического дара.  Нужно, грубо говоря, "развинтить" слово, чтобы придать  его частям  свободу новых соединений. Цели наибольшего аналитизма и творческого синтетизма в данном случае совпадают.

Уже сама по себе лексикализация корней,  выделяемых из производных слов и  наделяемых  собственным  значением,  может значительно расширить лексический запас языка. Но этот аналитическая фаза словотворчества открывает путь следующей - синтетической.

Например, как только появляется лексический инфинитив "ямь", так на основе  одной из его  функций - глагольной -  могут возникать, образуясь уже непосредственно от глагольного инфинитива,   и префиксальные производные:

Смотри не изъямьасфальта, он будет засыхать еще несколько дней.

Что же ты так разъямил  наш участок, вон сколько земли своей машиной наворотил!

Ну что ты замолк? Ты думаешь, что безмолвно мне отвечаешь, а я хочу, чтобы   молвно, молвно! Тебе просто сказать нечего!

Вокруг стола было не шумно и не тихо, а как-то молвно, как бывает,  когда говорят много, но при этом не перебивают друг друга.

Эта тихая, вчера еще почти безмолвная женщина сегодня оказалась очень даже молвной и по каждой мелочи прерывала его замечанием или вопросом.

Докладчик наконец замолчал, но видимо, какая-то мОлвинка [остаток невыговоренного]еще играла в нем, тянула за язык, и он несколько раз бесшумно, как рыба, раскрывал рот,  но так и не вымолвил больше ни слова.

Пространство дома было так намолвлено [перенасыщено речью, разговором, словами; ср. "натоплено"], что Иван заторопился на крыльцо покурить, послушать тишину.

Ну что мы все мы молчим и молчим. Давай омолвим [воплотим в слове, превратим в речь, ср. "огласить, озвучить"] нашу случайную встречу. Расскажи хоть чуть-чуть о себе: где ты, что ты?

                            6.  ОТ АНАЛИЗА К СИНТЕЗУ

Итак,  есть два взаимосвязанных процесса в словотворчестве:  превращение корня в отдельную лексему - и его последующее врастание в новые словообразовательные связи. От корня, воскрешенного к самостоятельной жизни, начинают ветвиться производные слова нового поколения. Как покажет наше изложение, именно аналитическое вычленение и лексикализация корня может вызвать цепную реакцию дальнейшего синтетического образования новых слов от данного корня.

Далее мы приведем два  развернутых примера словотворческого анализа и синтеза в их взаимосвязи.   Материалом  послужат  новообразования на основе корней люб' и "верт' (с мягкими конечными согласными).   Их лексикализация дает  два безаффиксных существительных женского рода 3-го склонения "любь" и "верть", от которых в свою очередь образуются новые слова посредством аффиксации и сложения основ.

                                   ЛЮБЬ

АНАЛИЗ. Лексикализация корня: слово любь.

 Если мы воспользуемся безаффиксным способом словообразования, то  получим  корень "люб'" (с мягким б' на конце), который может употребляться как самостоятельное существительное  любь (ср. "глубь").  Именно существительное "любь" выражает, в номинативной форме,  самое чистое, первичное значение корня "люб", которое в предикатной форме выражается глаголом "люб-ить". (Слова "люб-овь" и "влюбленность" уже вносят префиксальные и суффиксальные "примеси"  в значение корня).

любь (сущ. жен. р. 3 скл., ср. "высь", "зыбь"")- состояние, когда любится; переживание и атмосфера всеобщей любви; любовь как космическая стихия.

В косвенных падежах слова "любь" ударение падает на первом слоге: лЮби, лЮбью, о лЮби (ср. склонение слов "глубь", "высь", "зыбь").

Примеры употребления:

Напала на него тогда великая любь - сонная, мечтательная. "Дурь" - назвал он это про себя. Не то чтобы он кого-то любил, но сердце просило любви, и даже не любви, а какой-то безбрежной лЮби: любимых и любящих лиц, глаз, голосов...

Взгляд устремляется в даль, ум - в глубь, а сердце - в любь.

любовь соответствует переходному глаголу любить кого, что
    Иван любит Марью - любовь Ивана к Марье

любь соответствует безличному глаголу любиться кому
    Ивану лЮбится, Марье лЮбится - у них на сердце любь

Безличный глагол "любИться" (ср. "думаться", "спаться", "нездоровиться") управляет дательным падежом, обозначающим того, кому любится, но не имеет падежной отнесенности к объекту, кого любят.   Соответственно и существительное любь,  мотивированное этим безличным глаголом, не имеет предложно-падежного отношения к объекту, он здесь не подразумевается. Любь - это надлично обусловленное состояние,  которое  дано пережить его получателю, адресату как лицу в дательном падеже. Это  не личное действие, направленное одним лицом на другое, а предстояние высшей силе, сверхличному началу, которое побуждает, требует, просит любить.
Любь  - это когда мне любится, когда  Это, Оно, по имени "ЛЮБ",  постигает меня свыше, нисходит на меня, переполняет собой.  У любви есть раздельно субъект и объект,  а в люби сам субъект становится объектом бессубъектного состояния.  "И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может" - это и есть любь, которая предшествует любви и объемлет ее, как возможность предшествует своему воплощению. "Быть может, прежде губ уже родился шепот" (О. Мандельштам).  Быть может, прежде любви, которая нуждается в любимом, душе посылается любь, которая нуждается только в любящем, в его способности и потребности любить.

Примеры:

Отошли в прошлое ревнивые звонки, чуть ли не каждодневные попытки выяснить отношения, подвести итоги. Георгий взял себя в руки, и теперь на сердце у него - тишь и любь.

Человек жаждет дали, шири, лЮби - а получает очередное соитие, в лучшем случае, любовь. Любь - это больше любви, это - как Бог по отношению к человеку. Бедный глагол "любить" не справляется со всеми оттенками - именно потому что богат; так дадим им разные имена. Соитие - телу, любовь - душе, а любь - духу.

Там, где веками Великая Губь
Мором брала города,
Вдруг наступила Великая Любь:
Яду пригубь или льва приголубь -
Ты не умрешь никогда.

              "Тишь да гладь да Божья благодать". Этим выражением описывается мир по горизонтали, а есть еще и вертикальное измерение:  Высь да глубь да Божья любь.

В ряд таких первослов, обозначающих первоосновы мироздания, становится и слово "любь".

----------------------------------------------------------------
СИНТЕЗ. Новообразования от слова "любь": влюбь, безлюбье, нелюбь.

От основы существительного "любь" далее могут образовываться новые слова уже синтетически, сочетанием разных морфем, в данном случае - префиксальным или префиксально-суффиксальным  способом.

влюбь (наречие, ср. "вплавь", "въявь") - в направлении любви, посредством любви.

Войнами и набегами наша страна раскинулась широко по земле, но теперь пора ей раздаться вглубь и влюбь.

Как потерпевший кораблекрушение добирается до берега вплавь, так Бессонов пытался влюбь добраться до тех людей, которые еще недавно были ему чужды и безразличны.

безлЮбье (сущ. сред. р., ср. безрЫбье, бездорОжье) -   положение, когда некого или некому любить; отсутствие любви и тех, кто ее достоин; обстоятельства, когда  неоткуда ждать любви.

На безлюбье и мимолетная встреча кажется порой обещанием вечной любви.

В маленьком городке, куда Людмила приехала по распределению,  она впервые в жизни вдруг очутилась на полном безлюбье. Ни звонков, ни цветов, ни свиданий.

----------------------------------------------------------------

нЕлюбь (сущ. жен. р. 3 скл., ср. нЕмощь, нЕжить) -  состояние, когда не любится; жизнь без любви;  душевная или физическая невозможность, неспособность любить.

В сравнении со словом  "безлЮбье", слово "нЕлюбь" имеет более сильную  экспрессию и относится скорее  к внутреннему состоянию - невозможности полюбить, чем к отсутствию подходящих предметов и обстоятельств любви.
"Нелюбь" - это и морфологически, и семантически более прямой антоним слова "любь" и соответственно мотивируется безличным отрицательным глаголом "не лЮбится", который предполагает сверхличный исток этого состояния, отсутствие высшей санкции, когда не дано любить.

Душа постепенно охлаждается, отучается от любви. Сначала Маше казалось, что вокруг - безлюбье, просто нет никого достойного. Потом  появились  какие-то симпатичные и даже талантливые люди,  способные увлекать и увлекаться... И вдруг она поняла, что причина не вокруг, а в ней самой: вот она, эта проклятая нелюбь.

У меня сейчас такой период жизни. Без божества, без вдохновенья. Одним  словом, нелюбь.

Как тебе живется, любится, дышится? - Да никак, сплошная нЕлюбь и нЕжить.

После разрыва с Ларисой Кирилл долго не мог смотреть на женщин. Это было странное состояние нелюби, похожей на  анестезию: он потерял  чувствительность как к боли, так и к наслаждению.

Судьба занесла учителя в захолустный городок, где ему вскоре стало не по себе: вокруг - сплошные свиные рыла, нелюдь и нелюбь.

Болезнь эта известна еще со времен Онегина и прочих "лишних", которые в молодости чересчур торопились жить и чувствовать.  Называется она - нелюбь.

В русском языке много слов с корнем "верт/верт'": вертеть, выверт, веретено, завертеть, отвертка, свертывать, перевертыш и т.д.  Но сам корень "верт/верть" как отдельное слово не употребляется. Между тем лексикализация этого корня не только ввела бы в язык  краткое и глубокое по смыслу слово "верть", но и позволила бы образовать от него ряд  новых  слов.
 

1. АНАЛИЗ. Лексикализация корня: слово верть.

     У Даля и в словарях советского времени  слову "верть" приписано только междометно-глагольное значение. "Верть, выражение поворота, оборота, как: мах, стук, бряк и пр. Ехал дорогой, да верть целиком. На чужой лошадке, да верть в сторонку" (В. Даль). "Потолокся на месте и верть назад" (И. Тургенев).   Как существительное, оно не употреблялось, за исключением диалектного владимирского "верть" - "самая грубая и толстая пряжа из хлопков, на ватолы, попоны и шептуны (пеньковые лапти)." (Даль).

    Существительное "верть", предлагаемое для введения в русский язык, происходит от того же корня, что и словa "время" и "веретено". "Время" изначально значило "нечто вращающееся", но потом, с развитием исторических и хронологических представлений,  приобрело иной смысл: поступательного, линейного движения, изменения в одном направлении. Существительное "верть", таким образом, сохраняет в себе тот смысл, который постепенно утратило "время": это круговой вариант времени, время в аспекте своего вращения, повтора.

верть (сущ. жен. рода 3-го скл., ср. "смерть") - верчение, вращение, суета, маета как состояние души или мира, как удел или обычай всего живущего; вращение по кругу, повторение одного и того же, без цели и направления.

    Примеры употребления

Перед ним, как перед Гамлетом, все вертится вопрос: быть или не быть. С этой вертью на душе он и живет, выбора сделать не может.

Сумасшедшая верть последних лет, всех этих разлук, встреч, переездов, у меня даже воспоминаний не оставила, не то что сожаления или благодарности.

Писателю важно иметь чувство времени. А в такой вЕрти, как у тебя, время уже  никуда не течет.

Опять какая-то муть и верть у  меня на душе.  - Это тебя дьявол крутит. Что такое жизнь во грехе? Страсть да смерть да вражья верть. С  такою вертью на душе ты не проживешь. А с верою - проживешь.

У Данилевского и Шпенглера меняется само понятие исторического времени. Это уже скорее историческая верть. Культуры и цивилизации проходят через одни и те же циклы и,  совершив положенный круг, выходят из игры.

Далее мы рассмотрим сложные слова, новообразованные от  словокорня "верть" и сохраняющие его  в качестве второй части.  Все эти слова - существительные женского рода 3-го склонения; их общее значение:  вращение, движение по кругу.

В словарях отмечается только два слова со второй частью "верть":   "круговерть" и "коловерть". Оба слова, по сути,  лексические тавтологии или усиления, поскольку одно и то же значение ("круг", "верчение") повторяется дважды.  Это придает словам дополнительную выразительность,  поскольку повтором иллюстрируется сама семантика вращения. К обоим словам в словарях  прикладывается стилевая помета "областное", а к слову "круговерть" - еще и "разговорное", хотя теперь оно скорее относится к разряду книжных. Предлагаемые ниже семь слов также можно отнести к разряду книжных или поэтических, хотя для некоторых, как показывают примеры, не исключено и разговорное употребление.

-------------------------------------------------------------------
мировЕрть - вращение мира и всего, что в нем.

Жизнь и смерть - одна мироверть

Вот мы говорим: "мироздание", а кто это "здание" видел? Где его входы, выходы, окна, двери? Все это успокоительная ложь. Нет никакого мироздания, есть одна мироверть

От мироверти, милый друг, никуда не денешься. Главное, чтобы ты ее вертел, а не она тебя.

любовЕрть - любовное верчение, кружение сердца.

Самые пронзительные страницы "Былого и дум" Герцен посвящает своей личной драме, взаимоотношениям жены Натальи с поэтом Гервегом. Эта любоверть духовно чуть не убила изгнанника, уже потрясенного многими политическими разочарованиями и изменами.

Закружился наш Леша с тремя девушками, от одной к другой шастает. Попал в любоверть.

Как только открыл он для себя философию,  стал книги читать без разбору  - попал в мыслеверть. Сегодня в голове одно, завтра другое, кого сейчас читает, тот и властитель дум. То у Сартра мысль подхватит, то у Бубера, то у Деррида. И в новых его писаниях та же мыслеверть

У нас тогда в головах была такая мыслеверть!  Кружки, клубы... От  национал-большевизма до христианского экуменизма  - такой был разброд.

Андрей Белый не говорит, не повествует, а пускается в пляс со словом. Что ни страница, то слововерть

Сам-то ты понимаешь, что хочешь сказать? Пока что во всех твоих писаниях одна слововерть.

Ошеломленный внезапным успехом своей повести,  расхватанный на множество чтений, приемов, званых вечеров, Исаев почувствовал, что эта славоверть выбивает его из той узкой трудовой колеи, которой он когда-то твердо шел без всякой надежды на славу.

Что ж, приедешь в Москву - покружись, повертись немного, почувствуй время.  Время ведь тоже - вертится. Одна суеверть

Вот в этой суеверти быстрых любовей и необязательных дружб прошли его лучшие годы.

           ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ПАРАДОКС О РУССКОМ СЛОВЕ

У русского слова в силу его традиционного синтетизма морфемные части тесно срастаются,  что препятствует  свободному словообразованию. Главный враг синтетизма - сам синтетизм: так можно сформулировать парадокс о русском слове.  Русское слово  нуждается  в раскачке, встряске, его нужно слегка "расшатать", расчистить пазы между морфемами, которые слипаются от долгого исторического прилегания. Как суставы в теле, стираясь, врастают друг в друга, окостеневают и становятся "тугоподвижными", - такая болезнь известкования висит и над многосоставным русским словом.

Составители  самого обширного Словаря морфем русского языка А. И. Кузнецова и Т. Ф. Ефремова отмечают сложность вычленения отдельных морфем, обусловленную их жесткой связанностью  внутри единичных слов:

  ... В русском  литературном языке нередко не оказывается других слов, содержащих такой же, как членимое слово, корень, который служил бы подтверждением правильности произведенного членения. (...) По данным настоящего словаря морфем, не только корни, но и достаточно большое число суффиксов являются аномальными, единичными в языке, существующими в одном - двух вариантах как остаток после выделения корня...  [25]

В "идеале", все морфемы одного класса могли бы сочетаться со всеми морфемами других классов, все корни - со всеми приставками, суффиксами и другими корнями (словообразование посредством сложения). Но если между морфемами не будет никакого "избирательного сродства" и  они превратятся в полностью самостоятельные лексические  единицы, тогда  в языке установится чисто аналитический строй.  Тайна будущего русского языка  - в том, как подвижно уравновесятся аналитические и синтетические моменты его лексико-морфологического строя. Как сочетать относительную самостоятельность морфем, свободу  сочетания "всех со всеми"  - и ту избирательность, семейственность, теплоту сплочения и взаимопроникновения, которые морфемы обретают в составе синтетического, многосоставного слова как целостного организма? Как растормошить, взбодрить русское слово - и вместе с тем не разрушить его? Как сохранить феномен  словности русского языка -  и вместе с тем ускорить процессы словообразования, придав относительную самостоятельность и гибкую сочетаемость всем его элементам?

Как художник свободно выбирает и смешивает нужные краски с палитры, так и словотворчество - не только в рамках поэтических жанров, но и в масштабе всего языка - должно свободно располагать палитрой всех его словообразующих частиц. Представляется, что  к настоящему моменту своего исторического существования русский язык оказался обременен своей синтетичностью, которая превратилась в фактор, сдерживающий развитие его лексической системы. [26] Русской лексике для интенсивного развития нужна бОльшая свобода морфемных составляющих.  Аналитические тенденции в строе русского языка не враждебны его  традиционному синтетизму, нaпротив,  могут пробудить лексическую систему от спячки, заново привести в действие механизмы синтетического словообразования.

Вообще в существо корня заложена воля к прорастанию, к соединению со всеми возможными морфемами и к наибольшему смысловому действию через наибольшее количество производных слов. Но чтобы корень мог вступать в новые синтезы,  многоморфемные сочетания, ему нужна свобода от старых, устоявшихся связей, что и достигается аналитически - вычленением корня в качестве свободного радикала, самостоятельной лексической единицы.  Пока корень находится в связанном состоянии внутри производных слов,  его трудно расшевелить к активному словопроизводству.  Предоставьте корню свободу отдельного слова, права лексического индивида - и он  начнет вступать в новые словообразующие союзы, творчески обогащать жизнь языка.

    И последнее. Не настало ли время изменить парадигму нашего мышления о русском языке, внести в нее аналитический угол зрения?  Томас Кун, создатель теории научной революции как смены парадигм, уподобляет ее мгновенному сдвигу видения в опытах гештальт психологии, когда один и тот же рисунок вдруг начинает восприниматься совершенно иначе.  Таким же образом может поменяться концептуальный узор и в науке о русском слове. Там, где еще недавно нам повсюду виделась омонимия как остаток древнего синкретизма корней ("зимняя стынь" и "не стынь на ветру") или как простое совпадение словоформ ("большой город", "из большой деревни"), вдруг открываются очертания растущего аналитического строя русского языка:  полифункциональность лексических единиц, грамматическое значение которых выявляется только в контексте их употребления.

-------------------------------------------------------------------

1. Я глубоко благодарен профессору С.-Петербургского университета Людмиле Владимировне Зубовой, чьи проницательные критические замечания и предложения значительно способствовали доработке первой
редакции этой главы.

2. "Дар слова. Проективный словарь русского языка".  Его публикация началась в  апреле 2000 г.   в виде еженедельных выпусков,  рассылаемых  по электронной сети кругу коллег и друзей. В настоящее у рассылки около 2000 подписчиков.  Каждый выпуск  содержит ряд новых слов, с толкованиями, примерами употребления   и лингвистическими комментариями.

dar0.html
http://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon

Отдельные части этого проекта выходили в "Новой газете", в сетевом "Русском журнале" (www.russ. ru, 25 выпусков, с ноября 2002 по май 2003).

Проект  создания "мета-русского" или "виртуального русского" языка, который относился бы к русскому как потенциальное относится к актуальному,  связан с теми модальными идеями, которые изложены в моей книге "Философия возможного. Модальности в мышлении и культуре", СПб., Алетейя, 2001. См. в особенности главы "Язык, мышление и значимость", 'Универсалии как потенции" и "Умножение сущностей".

3. "Лексикализация - это превращение элемента языка (морфемы, словоформы) или сочетания элементов (словосочетания) в отдельное знаменательное слово или в другую эквивалентную ему словарную единицу (фразеологизм)". В. В. Лопатин. Лексикализация, в кн. Языкознание. Большой энциклопедический словарь, М., Большая Российская энциклопедия, 1998, с. 258.

4. В. Г. Гак.  Аналитизм, в кн. Языкознание. Большой энциклопедический словарь, цит. изд., с. 31.

5.  О. Мандельштам. О природе слова. Собр. соч. в 3 тт., т. 2, Нью-Йорк, Международное Литературное Сообщество, 1971, сс. 245, 246.

6. Русский язык и советское общество. Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. Под ред. М. В.
Панова. М., 1986, с. 11.

7. Н. Е. Ильина. Рост аналитизма в морфологии, в кн.  Русский язык конца 20
столетия (1985 - 1995). М., Языки русской культуры, 1996, сс. 326-344).

8.  Д. Н. Шмелев. "Омонимия",  в кн. Русский язык. Энциклопедия. М., Большая Российская энциклопедия,  Дрофа, 1998, с. 286;  в  кн. Языкознание. Большой энциклопедический словарь, цит. изд., с. 345.  Непонятно, как согласование с существительными в разных падежах может служить достаточным признаком для отнесения разных падежных форм одного прилагательного к омонимам.

9. Там же, с. 285.

10. Следует оговорить, что употребление корня как самостоятельного слова
подразумевает, по терминологии современной грамматики, не отсутствие окончания, а нулевое окончание, поскольку и именительный падеж существительных (бег), и краткая форма прилагательных (бел), и повелительное наклонение глаголов (верь) - это  словоформы, вписанные в парадигмы склонения и спряжения, а значит, обладающие определенным (нулевым)  дифференциальным признаком в системе падежных и прочих флексий.

11. В химии радикалами называются атомы или соединения с неспаренным электроном. Короткоживущие радикалы - промежуточные
частицы во многих химических реакциях. Некоторые радикалы стабильны и
выделены в индивидуальном состоянии - они называются "свободными"..
Так и словесные радикалы - обычно они выступают в связанном виде. как промежуточные формы в словообразовании, я же предлагаю выделить их "в индивидуальном состоянии", как самостоятельные слова.

12.  Kорневые слова, оголенные от своих морфемных наращений и ответвлений,  могут образовать важнейшую подсистему философской терминологии, ту "подсказку", которую философия получает от самого языка, от его древнейших "подпочвенных" структур. "Лексикософия", изучающая корневые морфемы,  и "грамматософия", изучающая грамматические формы и слова, - это важнейшие направления в философии языка и важнейший структурообразующий фактор в языке самой философии, которая работает с такими первосмыслами, чистыми морфемами, вычленяя их из готовых, общеупотребительных слов и превращая в самостоятельные понятия, термины  своего языка ("вещ", "вед", "дом", рад", "люб", "в", "для" как философемы). В философском смысле эти кратчайшие и самые общие по значению элементы языка  представляют особый интерес,  поскольку они стягивают в себя значения многих слов, как некую потенцию смысла, фундамент смыслообразования. Подробнее о грамматософии см.  в моей статье "Предлог "В" как философема. Частотный словарь и основной вопрос философии",  опубликованной в нескольких сетевых изданиях:
http://veer.info/60/epst_v_concept1.html
www.litera.ru/slova/v-ostrov/epstein/ au-epstein-statja.shtml
http://old.russ.ru/krug/20030303_dar.html

13. А. С. Пушкин. Соб. соч. в 10 тт., т. 6. М., Художественная литература, 1976, с. 304.

14.   Вл. Даль. О русском словаре.Толковый словарь живого великорусского языка. М., Олма-Пресс, 2002,  т. 1, с.25

15. Словарь современного русского народного говора. М., 1969.

16. О безаффиксных существительных-неологизмах подробнее см. В. В. Лопатин. Рождение слова. Неологизмы и окказиональные образования (глава "Сокровища народной речи"). М., Наука, 1973, сс.132-144.

17. С. С. Аверинцев. Вступительная статья к кн. Вячеслав Иванов. Стихотворения и поэмы (малая серия Библиотеки поэта). Л., Советский писатель, 1978, сс. 27-28.

18. Л. В. Зубова. Язык поэзии Марины Цветаевой (Фонетика, словообразование, фразеология). Изд. С-Петербургского ун-та, 1999, сс. 63, 64.

19. Вот несколько примеров: ".. Нам красная молвь по уму: /В ней пламя, цветенье сафьяна" (Н. Клюев. Ленин). "Я отправила их в Париж, /Где льется вежливая молвь" (О. Мандельштам. Сыновья Аймона, пер. из старо-французского эпоса). "Сердце зрит невидимейшую связь, / Ухо пьет неслыханнейшую молвь" (М. Цветаева, "На заре - наимедленнейшая кровь...."). "Емче органа и звонче бубна / Молвь - и одна для всех..." (Цветаева). "Толково и быстро открыл он мне все таинства, как постичь эту молвь, такую бедную и немногословную, что ее едва ли можно и языком назвать" (Н. Лесков. На краю света).

20. Это определение из статьи Д. Н. Шмелева "Омонимия", см. примечание 8.
Так же определяется омонимия и в англоязычных лингвистических словарях: homonyms are "lexical items which have the same form but differ in meaning". David Crystal. A Dictionary of Linguistics and Phonetics. 4th ed. Oxford: Blackwell Publishers, 1997, p. 185.

21. Вл. Даль. Напутное слово. Толковый словарь живого великорусского языка, М., Олма-Пресс, 2002, т.1,  сс. 15, 16.

22. В данной статье мы ограничиваемся примерами такого разряда безаффиксных слов (с окончанием на ь), одна из функций которых - быть существительными женского рода третьего склонения  Не все безаффиксные слова, такие, как существительное "ход" или краткое прилагательное  "рад", грамматически полифункциональны.  Но именно отсутствие аффиксов позволяет словам сближаться в той точке, где разные части речи, переходят друг в друга через точку морфологического нуля, как бы центральную точку всей оси грамматических координат.

23. В современном русском языке более употребительна форма повелительного наклонения "молви", однако "молвь" тоже употребима, ее можно найти в Словаре В. Даля: "молвь, скажи".

24. Заметим, что значение этих приложений не полностью совпадает со значением соответствующих прилагательных как отдельных частей речи.
    Заглянул он в ее синь-глаза и не нашел в них дна
Синие глаза - это глаза синего цвета. Синь-глаза - это глаза, в которых являет себя сама синь, синева, т.е. признак выражен в сильнейшей степени.
Ямь-дорога - не просто ухабистая, изрытая ямами, но
как бы воплощение "ямистости", сама неровность. Именно слово "сам" определяет значение этих приложений: признак, выраженный таким прилопжением, не является одним из признаков данного предмета, но главным, определяющим: сам предмет есть только воплощение, опредмечивание этого признака.

25. А. И. Кузнецова, Т. Ф. Ефремова. Словарь морфем русского языка. М., Русский язык,  1986, с. 11.

26. Корни русского языка в 20-ом веке замедлили и даже прекратили рост, и многие ветви оказались вырубленными. Общий взгяд приносит  печальную картину: от глубинных, первородных корней торчат несколько разрозненных веточек, и не только не происходит дальнейшего ветвления, а наоборот, ветви падают, происходит облысение словолеса. У Даля в корневом гнезде "-люб-" приводятся около 150 слов, от "любиться" до "любощедрый", от "любушка" до "любодейство" (сюда еще не входят приставочные образования). В четырехтомном Академическом словаре 1982 г. - 41 слово. Даже если учесть, что Академический словарь более нормативен по отбору слов, не может не настораживать, что  корень "люб" за сто лет вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону.

Если английский язык в течение 20 в.  в несколько раз увеличил свой лексический запас (до 600-700 тыс. лексических единиц), то русский язык скорее потерпел убытки и в настоящее время насчитывает, по самым щедрым оценкам, не более 150 тыс. лексических единиц. При этом следует признать,. что среди них  огромное число "дутых" единиц - суффиксальных образований скорее словоизменительного, чем словообразовательного порядка. Как ни горько в этом признаться, представление о лексическом богатстве русского языка во многом основано на уменьшительных суффиксах, которые утраивают, а часто даже и упятеряют количество существительных, официально числимых в словарях.  К примеру, слово "волос" считается пять раз: "волос", "волосик", "волосинка", "волосок", "волосочек".  "Сирота" считается пять раз: "сирота", "сиротка", "сиротина",  "сиротинка", "сиротинушка". А ведь есть еще увеличительные формы, которые тоже считаются как отдельные слова.  "Пень", "пенек", "пенечек",  "пнище".  "Сапог",  "сапожок", "сапожище". "Сапожник", "сапожничек", "сапожнище".  Одних только слов женского рода с суффиксом "очк" - 560:   "горжеточка, какардочка, куропаточка, присвисточка, флейточка..." (эти и нижеследующие данные приводятся по изд. Обратный словарь русского языка. М. Советская энциклопедия, 1974, в котором отражен состав основных словарей советского времени, включая Большой Академический).  271 слов женского рода с суффиксом "ушк":  "перинушка, племяннушка,  былинушка..."  Еще  316 слов  - существительные мужского рода на "ечек", "ичек" и "очек":  "опоечек, пеклеванничек,  подкрапивничек, подпечек, подпушек,  приступочек,  утиральничек, чирушек,  чирышек..."  "Писаречек", "туесочек" и "пятиалтынничек" считаются как самостоятельные слова, наряду с  "писарь" и "писарек",  "туес" и "туесок", "пятиалтынный" и "пятиалтынник". Будем исходить из того, что существительные составляют 44,2% всех лексических единиц в русском языке (см. Частотный словарь русского языка под ред. Л. Н. Засориной. М., Русский язык, 1977, с. 933, .табл. 7). Следовательно, примерно 54 тыс. существительных, представленных в семнадцатитомном Большом Академическом словаре (объемом 120480 слов), нужно сократить по крайней мере втрое (если не вчетверо),  чтобы представить реальный лексический запас  этой важнейшей части речи. Остается всего примерно 18-20 тыс. существительных, если не включать в подсчет их суффиксальных уменьшительно-увеличительных вариаций, по сути не меняющих лексического значения слова.

В словарном учете глаголов действовала своя система приписок: один и тот же глагол проходил, как правило, четырежды, в совершенном и несовершенном воде и в возвратной и невозвратной форме. Например,  даются отдельными словарными статьями и считаются как отдельные слова: "напечатлеть", "напечатлеться", "напечатлевать" и "напечатлеваться". Значит, из примерно 33 тыс. глаголов, представленных в Большом Академическом словаре (глаголы образуют чуть более четверти лексического запаса русского языка, 27, 4 %), только одна четверть, примерно 8 тыс., представляют собой, действительно, отдельные слова, а остальные - это их видовые и возвратные формы.  Получается, что около 72% лексики русского языка (все глаголы и существительные) - это всего лишь порядка 25-30 тыс. слов, и значит, весь лексический запас, если считать его по словам, а не словоформам (по головам скота, а не по рогам и копытам), - около 40 тыс. слов.

Приходится заключить, что наряду с экономическими,  демографическими, статистическими и  прочими приписками, в России 20 в. сложилась и система лексикографических приписок. Пользуясь размытостью границы между словообразованием и словоизменением в русском языке, а точнее, целенаправленно размывая эту границу, "официальная" лексикография с самыми добрыми и патриотическими намерениями  систематически завышала  словарный фонд языка  путем  включения словоформ в число самостоятельных лексических единиц.  Отбросив эти  приписки, из 120 тыс. слов, числимых в Большом Академическом словаре, получаем всего около 40 тыс..   Для языка многомиллионного народа, занимающего седьмую часть земной суши, живущего большой исторической жизнью и воздействующего на судьбы человечества, это удручающе мало.

 Заметим, что В. Даль, при всей своей неуемной собирательской жадности к русскому слову, не включал в свой Словарь уменьшительных и увеличительных форм как самостоятельных лексических единиц, иначе пришлось бы считать, что в его Словаре не 200 тыс., а 600 тыс. слов. "Увеличительные и уменьшительные, которыми бесконечно обилен язык наш до тоиго, что они есть не только у прилагательных и наречий, но даже у глаголов (не надо плаканьки; спатоньки, питочки хочешь?), также причастия страд., не ставлю я отдельно без особых причин..." Вл. Даль. О русском словаре. Толковый словарь живого великорусского языка, М., Олма-Пресс, 2002, т.1,  с. 31.