Можно предположить, что троякое расчленение психического у Фрейда на "Сверх-Я", "Я" и "Оно" в какой-то мере соответствует соотношению трех модальностей. Во всяком случае, для "Сверх-Я" однозначно устанавливается его связь со сферой должного, которая, по Фрейду, образуется детским представлением о родителях как о высших существах, законодателях и судьях, и составляет впоследствии основу традиционной религии и морали. Возникая из "идентификации с образом отца", "Идеал-Я" получает "суровую, жесткую черту настоятельного долженствования".[1] С другой стороны, столь же очевидно, что "Я" представляет принцип реальности и его гибкое приспособление к окружающей среде с целью выживания в ней. "Я", по словам Фрейда, "стремится применить на деле влияние внешнего мира и его намерений и старается принцип наслаждения, неограниченно царящий в "Оно", заменить принципом реальности. ... "Я" репрезентирует то, что можно назвать рассудком и осмотрительностью".[2]
Уже соответствие "Сверх-Я" и "Я" с модальностями необходимого и действительного подсказывает, что это соотношение может распространяться и дальше, на третью позицию в этих изоморфных системах. Если зоны психического у Фрейда определяются через принципы реальности и долженствования, то естественно предположить, что третья зона, "Оно", структурно входит в соответствие с принципом возможного.
И действительно, "Оно" отождествляется у Фрейда с принципом наслаждения, с бессознательной силой половых влечений, с тем, что в широком смысле можно назвать потенциальностью, а в узком, биологическом смысле - потентностью. Эти понятия совпадают словесно далеко не случайно, они развились из одного латинского корня, обозначающего способность, в том числе и прежде всего мужскую способность. По-видимому, именно половая потенция и послужила наиболее зримым и осязаемым прототипом потенциального бытия как философского понятия, включающего все переходные степени от возможного к действительному: кажется - может быть - пожалуй - вероятно - очевидно - несомненно. Кстати, и соотносительное потенции философское понятие акт также имеет недвусмысленный эротический смысл. Иными словами, "потенциальное" и "актуальное", которыми философия пользуется с классической древности, есть, по своему исконному смыслу, соотношение двух состояний мужской потенции: латентно-способного и двигательно-активного. В этом смысле Фрейд далеко не случайно пользуется модальными определениями психологических зон, он возвращает модальностям тот первоначальный, образно-природный смысл, какой они имели в дофилософском языке.
По-разному можно объяснять совпадение трех модальностей и трех сфер психического. Возможно, что Фрейд в своем психоаналитическом построении сознательно или бессознательно воспроизвел схему трех модальностей, известную по учебникам грамматики и логики и так или иначе присущую человеческой ментальности как таковой. Каждую из модальностей он наделил особой психологической функцией и субстратом: (1) повелительной модальности придал черты родительского авторитета, "Сверх-Я", поскольку именно от родителей исходит к ребенку преобладающий императив высказываний ("ешь!", "читай!", "не бегай!"); (2) пожелательной, или условно-сослагательной модальности придал черты сексуального влечения, либидо, владычествующего в "Оно", поскольку именно из этой запретной зоны проистекает большинство желаний, оформляемых сослагательной частицей "бы" ("я хотел бы!", "я сделал бы!", "поесть бы!", "уснуть бы!"); (3) изъявительной модальности, констатирующей события и факты, придал черты сознательного "Я", которое опирается на нейтральный, срединный принцип реальности и пытается в этой зоне урегулировать и нейтрализовать могучее противоборство "Сверх-Я" и "Оно", необходимо-должного и возможно-желательного.
Но закономерно и обратное предположение: первичны те психологические зоны, которые были обнаружены Фрейдом, эти древнейшие очаги душевной динамики, а уже из их последующей рационализации родилось философское учение о трех модальностях, так что "Сверх-Я" стало отождествляться с необходимым, "Оно" - с возможным, а "Я" - с действительным.
Наконец, можно исходить из структурного соответствия (изоморфизма) всех уровней: лингвистического, логического, онтологического и психологического, - не ставя вообще вопроса об иерархии и субординации этих уровней. И тогда три наклонения глагола, три модальности суждения, три модуса бытия и три психологических зоны, три "ипостаси" фрейдовской "троицы", станут проявлением общего принципа троичности. Сослагательные глаголы, вероятностные суждения, возможное бытие и область либидо обнаружат свое структурное сходство, без дальнейших пререканий о праве на первенство.
Таким образом, "Оно" выступает как потенциальность, присущая нашей душевной жизни. Разумеется, нет никакой необходимости придерживаться узко-биологической трактовки потенциальности как "либидо", как "потентности", от чего отказались уже ближайшие последователи Фрейда. Для Юнга бессознательное - хранилище архетипов, которые определяются в его учении как формы чистой потенциальности: они актуализируются лишь в прикосновении к конкретному образному материалу. Юнг сравнивает архетип с "системой осей какого-нибудь кристалла, которая до известной степени преформирует образование кристалла в маточном растворе, сама не обладая вещественным существованием... Архетип сам по себе есть пустой, формальный элемент, не что иное, как способность преформирования, данная возможность оформлять представления" (курсив мой - М.Э.).[3] Архетип - это только формальная возможность тех бесчисленных образов, которые кристаллизуются вокруг него в "маточном растворе" разных эпох и культур, отсюда его принципиальная неисчерпаемость и открытость все новым актуализациям.
В других психоаналитических теориях роль бессознательного может закрепляться за стремлением к власти, за поиском смысла, за языковыми структурами, пока они еще не выявили себя в речи... Во всех этих примерах "Оно" выступает как потенциальность, частным случаем которой служит половая потентность, принцип наслаждения, либидо, язык (который в соссюровском и лакановском понимании относится к речи, как потенция к акту).
Отсюда вытекает новый, более обобщенный психологический подход к человеческой потенциальности, который не ограничивается только либидональным, архетипическим, политическим, лингвистическим или каким-либо другим ее аспектом. Суть в том, что потенциальность психической жизни всегда объемнее ее актуализации - и на узком стыке между ними порождаются внутренние конфликты, неврозы, страхи, фобии, депрессии.
Есть разные способы терапии. Один из них рекомендует как можно более полную реализацию потенций, изживание их в самой действительности. На такой точке зрения стоял австрийский психоаналитик, фрейдо-марксист Вильгельм Райх, предлагавший своим пациентам вести более активную сексуальную жизнь и отчасти помогавший в этом своим пациенткам. Этот путь привел его, уже почти на грани безумия, к поискам таинственной космоорганической субстанции - оргона, который представлял бы собой химико-биологический эквивалент желания: его инъекция в организм делала бы человека абсолютно счастливым, уравновешенным и сводила бы на нет индивидуальные различия между людьми (ибо, по Райху, личности различаются неврозами, а здоровье усиливает сходство индивидов).
Но очевидно, что человек, реализовавший все свои потенции, был бы еще более несчастен, чем человек, который вообще не может их реализовать. Есть основание связать состояние депрессии именно с реализацией всех возможностей, как бы включенных в актуальность существования здесь и сейчас и тем самым закрывающих горизонт иной жизни и возможных миров. Таково состояние утомленности бытием, когда даже возможности выступают как часть этой внешней реальности, поскольку они тоже "даны", "существуют", введены в состав окружающего. Депрессия есть психологический преизбыток актуального над потенциальным, что обнаруживается даже на первичном, физиологическом уровне. Как отметил еще Аристотель, после совокупления всякое животное бывает печальным. Естественная причина меланхолии в животном мире - переход половой потенции в акт и, следовательно, резкое преобладание актуального над потенциальным в "посткоитальной" модальности бытия.
Точно так же творец испытывает печаль и подавленность именно
в момент окончания своего труда, воплощения творческого замысла.
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
- передает это состояние Пушкин в стихотворении "Труд".[4] Модальный
смысл "седьмого дня", наступающего после шести дней творения, состоит не
просто в покое как отдохновении от трудов, но в борьбе с "меланхолией завершения",
преодолении депрессии, бездействии как накоплении новых возможностей,
так что потенциальность бытия заново начинает преобладать над актуальностью
совершенного.
Таким образом, психотерапия как интенсивное изживание всех сексуальных и прочих потенций может скорее сделать несчастным человека, полностью "излечившегося", - изъяв из его душевного состава именно то, что делает его человеком, существом потенциальным.
Есть другой путь: реализация несбывшихся возможностей в иллюзорном мире, куда выплескивается тот избыток человеческой потенциальности, который не нашел себе воплощения в реальности. На этом основано психотерапевтическое значение искусства вообще и, в частности, психодрамы, где подавленные, неврогенные влечения пациента психически изживаются в групповой игре, в ролях, условно реализующих то, что отвергалось самой реальностью.
Наконец, есть и третий путь, не практический и не иллюзионистский, а рационалистический, магистральный для фрейдовского психоанализа: пациент осознает с помощью врача свои вытесненные влечения и выводит их из бессознательного, подчиняет принципу реальности, т.е. реализует их в плане самосознания и волевого самообладания. "Психоанализ является тем орудием, которое должно дать "Я" возможность постепенно овладеть "Оно"".[5]
Как бы ни различались между собой все эти терапевтические способы, они сходятся в том, что именно реализация вытесненных влечений и подавленных потенций - реализация действительная или условная, в бытии, на сцене или в сознании - служит исцелению человека от психических недугов.
Но есть, по-видимому, еще один путь. "Я" постигает себя как форму бесконечной, незавершимой потенциальности, которая "архетипически" и "либидонально", в игре и в мышлении, превосходит все свои реальные проявления. Этот, условно говоря, четвертый путь, наиболее радикально отличный от трех предыдущих, - потенциация, а не реализация психического бытия.
Л. С. Выготский сравнивал нервную систему со станцией, к которой ведут пять путей, а отходит только один, отчего составы, сгрудившиеся на этой станции, сталкиваются и расшибаются друг о друга, пока один из пяти не прорвется на единственный путь, т.е. в саму реальность. "Нервная система таким образом напоминает постоянное, ни на минуту не прекращающееся поле борьбы, а наше осуществившееся поведение есть ничтожная часть того, которое реально заключено в виде возможности в нашей нервной системе и уже вызвано даже к жизни, но не нашло себе выхода".[6] Еще раньше сходный образ использовал крупнейший физиолог 20-го века Чарлз Шеррингтон, показывая, что человеческая психика устроена в форме воронки, широкая часть которой обращена вовнутрь, а узкая выводит в окружающий мир.
Зададим, однако, вопрос: всегда ли широкое отверстие служит входом (восприятие, сознание), а узкое - выходом (выражение, поведение). Одновременно ведь происходит и обратное: один путь подводит к станции, откуда ведут много путей. Воспринимая одно реальное событие, мы подвергаем его множеству возможных интерпретаций. Одному факту соответствуют десятки значений, одному воздействию среды - сотни возможных реакций и эмоций, одному действительному объекту - множество его воображаемых проекций, вымышленных образов и деформаций. В этом смысле нервная система работает не только на сужение потенциальности, внутренне присущей человеку (акт поведения, самовыражения, выхода в реальный мир), но и на смысловое расширение тех реалий, которые, как брошенный в воду камень, расходятся в психическом мире человека кругами все новых значений, эмоций, фантазий, интерпретаций. Метафора воронки обратима: не только внутренняя потенциальность человека сужается на выходе в реальность, но и реальность расширяется, становится волнистой и вероятностной на входе во внутренний мир. Переворачивая образ Выготского, можно сказать, что к нервной системе подводит один путь (действительность), а от этой станции вглубь человека расходятся много путей (возможностей восприятия, истолкования, ответного чувства и поведения).
Это и есть принцип потенциальности, согласно которому движение идет не только от потенциального к реальному, проходя через стеснение, вытеснение, накопление неразряженной энергии и образование невроза, - но и от реального к потенциальному. Метод терапии - перевернуть психическую воронку и вернуть неразряженную энергию той психической сфере, где она и накапливалась. Иными словами, неврозы возникают на пути стеснения психики, если она ориентирована на узкий выход вовне, если она подчинена принципу реализации. Но в этой же воронке можно пустить и обратный ток, смывающий застойные невротические образования на узком выходе в реальность, - ток психической жизни пойдет в обратном направлении, от реального к потенциальному, где его ждет расширение русла. Все эти гниющие уголки и запруды на пути к единственному протоку в реальность очищаются встречным током потенцирования бытия. Состояние личности меняется, когда она переживает себя как несбывшуюся и несбыточную возможность, как бытие-в-возможности, а не просто возможность-в-бытии.
Психологию возможного можно определить как обобщенную дисциплину, которая имеет дело со всеми видами и уровнями человеческой потенциальности.[7] Классический фрейдовский психоанализ, игротерапия Дж. Морено и смыслотерапия Виктора Франкля - разновидности этой потенциотерапии, которая в целом направлена на гармонизацию скрытых, подавленных человеческих возможностей и окружающей реальности. Терапевтическая игра или психодрама, в ходе которой пациент обнаруживает скрытые грани своего "я", - это один из способов переключения модальностей. Ребенок переключает модальности постоянно, "с ходу" переносясь из игры в быт, из условного мира в действительный и обратно, почти не замечая самого перехода, - для взрослого же здесь скрывается мучительная проблема, поскольку возможное отделено от действительного всем его опытом "самореализации", т.е. упорного приспособления к единственной реальности окружающего мира.
"Смыслотерапия", или "логотерапия", принципы которой заложил Виктор Франкл, основана на осмыслении потенциальности, которая в данном случае предстает как потенциальность смысла. Согласно Франклу, основоположнику "третьей венской школы психотерапии", первичной мотивацией человеческой жизни является поиск значения (а не наслаждения или господства, как считало два предыдущих поколения венских психоаналитиков - фрейдисты и адлерианцы). Но само значение трактуется им как форма потенциальности: "человек... должен актуализировать потенциальное значение своей жизни". Причем "то, что называется самоактуализацией, вовсе не есть достижимая цель, по той простой причине, что чем больше стремишься к ней, тем больше ее упускаешь. Иными словами, самоактуализация возможна только как побочный эффект самотрансценденции".[8] Здесь формулируется важный момент "нечаянности" и "непресказуемости", свойственный миру возможного: душевная жизнь не должна подчиняться заведомо определенной цели самореализации, ибо эта самореализация достигается именно тогда, когда мы меньше всего сосредоточены на себе и своем отношении с реальностью. Уход от себя - лучший способ прийти к себе. Задача не в том, чтобы реализовать потенциальный смысл своей жизни, а в том, чтобы сохранить его потенциальность после и сверх всякой реализации.
У логотерапии есть свой "категорический императив", который переводит все содержание жизни в модальность возможного: "Живи так, как если бы ты жил уже во второй раз и при этом действовал в первый раз так же неверно, как ты собираешься действовать сейчас".[9] Эта максима призывает пациента перенести настоящее в условное прошлое, чтобы это прошлое могло быть исправлено из условного будущего. Пиши такую книгу, как если бы ты уже написал ее в прошлом и можешь теперь писать ее иначе или вообще не писать. Иными словами, поступай так, как если бы возможность твоего поступка отличалась от его реальности, уже оставшейся позади.
Казалось бы, зачем такое нагромождение времен и условий, не проще ли сразу поступать так, как считаешь нужным? Но в том-то и дело, что для логотерапии важно перевести поступок в иную модальность, чтобы человек созерцал реальность поступка, уже или еще не пребывая в ней, но распоряжаясь поступком как своей возможностью. В этом и состоит целительное значение логотерапии как вида потенциотерапии: она возвращает человеку мир его возможностей, то есть тот целостный универсум, в котором он сам сознает себя универсальным существом. Максима, предложенная Франклом, предполагает, что человек не просто совершает возможный поступок, а сохраняет возможность поступка после того, как он уже совершен.
Одно из активных направлений современной психотерапии так и называется - "терапия возможного". Суть этого метода - выявление возможностной природы той конкретной ситуации, которая представляется пациенту данной раз и навсегда и потому мучительной и травмирующей. В беседах с пациентом врач помогает ему обнаружить, что каждое "есть", составляющее его идентичность, - это только "может быть", каждая ситуация имеет альтернативу, а его "я" - это спектр возможностей быть другим. [10]
Итак, с модальной точки зрения, позывы и побуждения, которые
возникают в "Оно", но не доходят до "Я" или отклоняются-вытесняются им,
часто под воздействием репрессивного и карающего Сверх-Я, имеют статус
возможностей, которым отказано в реализации. Эта непрестанная игра возможностей
и составляет содержание нашей бессознательной жизни. Задача традиционной
психотерапии состоит в том, чтобы вывести эти подавленные возможности из
подполья наружу и включить в поле сознания. Но это не означает, что богатство
психической жизни должно подчиниться принципу реальности. Осознание возможностей
- процесс взаимообратимый и двунаправленный. Сама реальность, предстоящая
сознанию, включается в игру этих возможностей и осмысляется как
одна из них. В этом и заключается роль потенциотерапии - психологии
возможного.
[2] Ibid., с. 362.
[3] C. G. Jung. Von den Wurzeln des Bewusstseins. ZЯrich, 1954, SS. 95-96.
[4] Как показывают психологические исследования, среди людей творческого труда доля страдающих депрессией гораздо выше, чем среди остального населения, возможно, именно потому, что они профессионально заняты "реализацией себя". См., например, Kay Redfield Jamison. Touched With Fire: Manic-Depressive Illness and the Artistic Temperament. New York: Free Press, 1993.
[5] Фрейд, цит. соч., с.389.
[6] Л. С. Выгодский. Психология искусства, цит. изд., с. 311.
[7] Психологию возможного следует отличать от "психологии способностей", известного раздела психологии, исследующего одаренность и способы ее выявления, предрасположенность к разным профессиям и т.д. Способность относится к возможности как частное к целому. Способность - это такая возможность, которая требует профессиональной разработки, - общественно востребованная и усиленно реализуемая возможность, за упражнение которой общество вознаграждает индивида и ответно удовлетворяет его потребности. Поэтому за способностью предполагается некая устойчивость, стабильность, ограниченная избирательность, профессиональный отбор в сфере возможностей.
[8] Viktor E. Frankl. Man's Search for Meaning: An Introduction to Logotherapy. New York: Simon & Shuster, Inc., 1984, p.115.
[9] Ibid., p.114.
[10] Этот вид терапии сравнительно малоизвестен, отчасти потому что краткосрочен, рассчитан всего на несколько сеансов. См. William Hudson O'Hanlon. A Field Guide to Possibility Land: Possibility Therapy Methods. Omaha, Neb.: Possibility Press, 1994.
-----------------------------------------------------------------------------------------------------