Михаил Эпштейн

      АВТОПОРТРЕТ МЫСЛИ,

или  КАК УЗНАТЬ НОВОЕ ОТ САМОГО СЕБЯ

 Автопортрет... Всего одного слово, а как много оно вместило противоречий! Логическая ошибка - считать, что  присоединение "авто" к словам "биография" и "портрет" ничего не меняет в этих жанрах, кроме темы. Mеняется все. Разве автобиография - это жизнеописание? Ведь жизнь пишущего еще не завершилась, и значит, автобиография, в противоположность биографии, это не описание состоявшейся жизни, а проект ее продолжения, обращенный к фактам прошлого для создания возможностей будущего (в том числе, посмертного). По мере приближения автобиографии к той точке жизненного пространства, где расположен сам автор, все полотно текста искривляется, стягивается в узел, как перед разрывом. Перо останавливается, а часы продолжают тикать, и остается только  время от времени подклеивать быстро желтеющие полосы к сжимающейся чистой странице, как делает Солженицын в "Теленке" и его продолжении "Зернышке". Таким образом, автобиография - это жанр, по-первых, принципиально слоистый, лоскутный, во-вторых, незавершенный и незавершимый (мало кому удается поставить последнюю точку в момент испускания духа), в третьих - "задыхающийся". Автор бежит вдогонку за уходящей жизнью, а жизнь, между прочим, особенно быстро утекает, пока он ее описывает, так что все равно не удается свести концы с концами, свое "авто" и свое "био".

  Так же и  автопортрет должен включать фигуру художника, рисущего автопортет. Что я делаю в тот момент, когда воспроизвожу себя на полотне? Рисую автопортрет. Значит, чтобы автопортрет был правдив, я должен воспроизвести себя в момент создания автопортрета. Но кого я рисую на этом уменьшенном автопортрете? Себя, еще более уменьшенного. Автопортрет должен изображать автора рисующего себя рисующего себя рисующего себя... - перспектива уходит в бесконечную зеркальную галерею саморефлексивных образов. Автопортрет, чтобы соответствовать своей жанровой задаче, должен строиться как фрактальный узор (мандельбротово множество), каждый завиток которого бесконечно делится и в мельчайшем фрагменте воспроизводит себя.

 Итак, автопортрет либо просто невозможен, либо бесконечно множим, т.е. невозможен вдвойне. Нет ничего более таинственного, чем "авто",  свойство "быть собой",  иметь свое "я". В знаменитом выражении Декарта: "я мыслю, следовательно, существую" обычно обращают внимание на корреляцию мышления и существования, но эта фраза не имела бы никакого смысла, если бы вместо "я" там стояло "он" или "они". "Он мыслит, следовательно, существует" - нелепость, ибо существование другого подтверждается не его мышлением, о котором я ничего не знаю, а тем, что я зрительно, осязательно, чувственно воспринимаю его.   Значит, в декартовой формуле самое важное - "я", его соотнесенность  с самим собой: я мыслю, следовательно, я существую. Я соотношу свое мышление со своим существованием. Собственно, "я" - это и есть точка такого соединения, и пока я существую за пределами своей мысли, я еще не стал самим собой, я еще чужой для себя.

                                                              2.

        Поймать момент возникновения мысли очень трудно: она там, где ее уже нет.  У автомобилистов есть такое выражение: "слепое пятно" или "слепая точка" - это та точка в непосредственной близости от машины, которая не отражается ни в одном из зеркал и в которой часто случаются дорожные столкновения. Вот так и мысль находится в слепой точке по отношению к проходящему мимо нее процессу мысли. Все отражается в  мысли: вещи, отношения, числа, понятия, только не сама мысль. Это как глаз, который может видеть все, кроме самого себя.

        Но глаз хотя бы может видеть себя в зеркале. А у мысли даже нет и зеркала. Если текст - это  зеркало мысли, то "запаздывающее", в котором она видит только свой след, а не себя. В написанном тексте мысль застает свое прошедшее, от которого она отдаляется в самом процессе написания. В сущности, любую мысль по мере ее записывания следовало бы заключать в кавычки, она принадлежит уже не мне, мыслящему, а другому, каким я был вчера или минуту назад. Если говорю я более или менее синхронно своему мышлению (оно само во мне и говорит),  то пишу я уже как бы от имени мышления, цитирую свою мысль, а не прямо ее выражаю. Все тексты - это наши цитаты из себя.  Нет в тексте того места, где мысль может встретиться сама с собой,  не разминувшись.
 

       Внутреннее пространство головы похоже на пещеру - там всегда темно, туда, кажется, ничто не должно проникать. Я ощупываю мыслью ее крепкие, каменистые своды - тюрьма, никуда не деться. Но каждое утро просыпаешься - а свод уже влажен. Откуда берутся мысли, как проникают в эту  пещеру, как просачиваются через камень?  Вот этого никто не объяснит - как мысли оказываются в голове неожиданно для их обладателя. Вчера истратил все деньги - а наутро снова полные карманы. То, что мысли растут в голове - так же чудно и необъяснимо, как если бы деньги росли в карманах.

 И потому объяснять произведения искусства или создания мысли какими-то законами, выводить их из обстоятельств времени, биографии автора или механизмов языка, определять их точный смысл, настаивать на таком-то, а не другом их значении -  все это приятное, но бесполезное занятие, пока мы не поймем, откуда берется этот таинственный прибыток. Примерно в 9 случаях из 10  то, что принято объяснять влиянием,  знакомством автора с тем или иным лицом или произведением, есть просто выросшее в нем знание - то же самое, которое естественным путем, как трава, прорастает и в других.
 

 Мысль растет, как трава, в ней постоянно появляется нечто, неведомое ей самой, отчего она и становится больше и смотрит на себя как бы с высоты. Мы не можем непосредственно наблюдать свой физический рост, ибо он происходит слишком медленно, неощутимо. Но тот внутренний рост "из ничего", который нам дано в себе наблюдать и который мы наблюдаем вокруг себя, например, в растениях, происходит нагляднее всего в области мысли. Мозг проще всего представить как некое растение, которое нуждается в питании извне, фактах, текстах, но при этом перерабатывает это и выдает  в виде мыслей. Мысли растут из мозга, как почки вытягиваются из дерева.  Растут днем, растут ночью, пока мы спим. Мысль - то, что случается с нами, когда мы не думаем или думаем о чем-то другом.

 Очевидно, само мышление есть род существования, которое параллельно существованию тела и всего окружающего мира. Оно так же меняется, растет, движется во времени, как и все существующее. Одно существование, которое есть мышление,  существует в и о другом.

                                                          3.

 Иногда мне кажется, что мысль - это нечто вроде телеграфной ленты, которая бежит  из глубины мозга, и на ней написаны слова, которые я считываю и затем заново записываю. Нужно сделать усилие, сосредоточиться на какой-то идее, как бы дернуть за ленту, чтобы включить передающий механизм, - и вот она начинает бежать, и тогда слова на ней появляются  быстро, словно по заказу. Среди этих слов надо делать некоторый отбор,  редактуру, но в основном, на  три четверти, сообщения приходят уже готовыми. Лента бежит, то замедляясь, то убыстряясь, из какой-то щели,  аппарата, вроде факсового. Но кто ее посылает и печатает - неизвестно.

        Так и во сне, точнее, в вечернем или утреннем полусне, я ясно ловлю себя на том, что стоит мне подумать о чем-то - и мысли сразу поступают ко мне в виде готовых слов и предложений, причем таких замысловатых, что я сам бы их никогда не придумал. Они идут ко мне, но явно не от меня.  Это такие властные состояния ума, когда,  о чем ни подумаешь, все моментально проясняется и выстраивается в систему.

 Вопрос себе: Что тебе больше всего помогает думать?

         Недуманье. Я стараюсь не думать, когда только могу, и все равно трудно удержаться от мыслей, от  информации, которая норовит пробиться к тебе отовсюду и закупорить мозг. Лучше всего не думается во сне, поэтому я стараюсь больше спать, а когда не спится - лежать с закрытыми глазами, впадая в дрему. Зато, когда я полупросыпаюсь из полусна, голова полна мыслей, и порою за целый день я не успеваю их записывать.

 Думать и не думать - это почти одно и то же. Главное - оставлять сознание пустым, не забивать его всякой  информационной мелочью - и тогда,  опустев, оно постепенно заполняется мыслями. Это как если вырыть яму во влажной земле - яма быстро наполнится водой. Но надо вырыть яму. Так я ощущаю мыслительную среду мозга - она сама по себе увлажнена, но влага не выделится из нее, пока не выкопаешь яму, которую заполнят мысли.  Недуманье - это  образование ямы, а думанье - вычерпывание всего,  что накопилось в ней за время недуманья.

 В области интеллектуальных интересов я веду себя как беременная женщина: стараюсь ни в чем себе не отказывать ради блага будущего ребенка. Тянет на кисленькое - пожалуйста, вот тебе клюква.  Потянуло  вдруг на Светония, "Жизнь 12 цезарей" - пожалуйста, ложись на диван и западай в  Калигулу. Потянуло на физиологию и психологию осязания - вот тебе  сочинение Дэвида Каца "Прикосновение". А между тем я работаю в этот период над философией модальностей. Но ум сам знает, что ему нужно и чем он хочет разродиться. Беременная женщина ни в чем себе не отказывает, потому что носит в себе другого и не может за него решать - может только выполнять его безотчетные прихоти. Так и мыслящий носит в себе некий плод, которому нужны те или иные питательные вещества. Не мне это  нужно - я занимаюсь модальностями, но ему нужны зачем-то и Светоний, и Кац.  Ум способен беременеть мыслями, а значит - испытывать совершенно непонятные прихоти.

  Мысли часто рождаются парами и троицами, как будто при игре в биллиард: один удар кия сталкивает шары под нужным углом и посылает их в разные лузы.  От места сдвига катится ударная волна во все области сознания, достигая одних раньше, других позже. Круги или рябь от этого возмущения расходияся в разные стороны, т.е. мысль не вытекает из другой мысли, а все они порождаются неким тектоническим сдвигом, меняющим сразу весь ландшафт сознания.

        Когда приходят сразу несколько мыслей, хочется записать их хотя бы кратко, в виде заглавий, чтобы потом приняться за подробное изложение. Но возвращаешься к записанной мысли - и уже не находишь себя в ней, она засушенная и сморщенная лежит на бумаге, и непонятно, что тебя волновало в ней.  Поэтому лучше задержать мысль в голове, дать ей повариться в мозговом соку, окунуться в бессознательное - тогда, если она вспомнится, то свежей, таинственно-мерцающей выйдет из-под пера. Может, конечно, и забыться - и сколько мыслей таким образом было потеряно - но именно этот риск забвения сохраняет свежесть и пряность мысли. Ее забываемость есть форма ее свободного пребывания в бессознательном, откуда она потом тянет за собой шлейф ассоциаций. Именно так это физически ощущаешь, что в голове есть влажное место для мысли, а на бумаге она быстро сохнет.
 

 Еще один вопрос: Откуда ты черпаешь основную информацию о мире?

        80-90% самой важной информации я получаю от своего мозга. Не через мозг от каких-то внешних источников, а именно от самого мозга. Он думает, а я получаю от него информацию. Когда-то - в детстве, в юности - все было иначе: 80-90% информации я получал от внешних источников, от чтения, разговоров, обучения. Когда  мне было 23-28 лет, на написание каждой статьи у меня уходил почти год, потому что приходилось знакомиться с множеством источников, выбирать из них главное, делать выписки, подчеркивать, думать, сопоставлять. А теперь мне думается и пишется гораздо быстрее, когда сам я почти не думаю. Мозг думает за меня. Моя задача состоит в том, чтобы загрузить в него тему и несколько предварительных идей - а также освободить его от всяких иных грузов. С этими исходными данными он запускается в работу, а я начинаю писать под его диктовку. Оттуда, как из компьютерного принтера, бежит полоска бумаги,  я считываю с нее, редактирую и впечатываю в свой компьютер. Таким образом, моя задача лишь в том, чтобы наладить связь между своим мозгом и стоящим передо мной компьютером. Я считываю с одного экрана и впечатываю в другой.

        Во время работы я стараюсь как можно меньше читать, а если читаю, то какой-нибудь газетный мусор, который не задерживается в голове, или даже наоборот, очищает голову, как песок или наждак.  Во время работы я стараюсь больше спать и меньше думать, особенно о  предмете моей работы. Я стараюсь как можно меньше о нем знать, чтобы не прерывать работу  мозга и не досаждать ему тем, что я знаю и без него  - из книг, разговоров и т.д.  Мне важно узнать от своего мозга то, чего я еще не знаю - и по-видимому, никогда ни от кого не узнаю, кроме него. Поэтому мне нужно ограждать его от всяких внешних помех, назойливых подсказок, понуканий, - и предоставить ему делать то, что он умеет лучше меня.

      Спросить у мозга мне гораздо легче, чем отправляться в библиотеку, шарить там по полкам в поисках нужной книги, а потом шарить в книгах в поисках нужной страницы. Собственно, так и рождается каждая работа: я что-то спрашиваю у своего мозга, и он начинает мне отвечать. Я записываю ответ, потом снова спрашиваю, переспрашиваю, и т.д. Часто сам ответ содержит в себе следующий вопрос, и так продолжается диктовка, пока я не закончу работу.

        Иногда в тишине ума я слышу какое-то начало внутренней речи. Какой-то обрывочек, полфразы - и остановка. К этому надо прислушаться. Это все равно как если бы тыркнулось печатающее устройство или зажужжал факс. Это значит, что кто-то передает сообщение и нужно настроиться на прием, подставить под эту внутреннюю речь бумажную ленту. Наш мозг, как и принтер или факс-машина, устроен таким образом, что если в него не заложить бумагу, он не заработает. Но как только бумага вложена в печатающее устройство, оно начинает работать и дальше, выстукивая сообщение. Важно при этом записать начало фразы, зазвучавшей в уме, и это уже будет сигналом тому, кто передает сообщение, что ты готов к приему. Тогда тебе будет передано все сообщение, какая бы ни была его длина. Тебе остается только сидеть у выходного печатающего устройства, считывать это сообщение, наскоро править (случаются помехи, текст может быть сокращенным, вроде стенограммы, с опущенными грамматическими связями) - и впечатывать в свой компьютер или записывать на бумагу.

        Не случайно я в описании всего этого процесса мышления прибегаю к таким метафорам, как компьютер, факс, печатающее устройство. Это почти не метафоры, во всяком случае, меньше метафоры, чем традиционный образ вдохновляющей и диктующей музы. Когда-нибудь, с развитием информационной техники, могут появиться и более точные модели того, что происходит с мозгом во время мышления. Но пока что компьютер, факс, принтер - наилучшие модели. Может быть, мы потому их и придумали, что они - в природе мышления. Мышление, исходящее из мозга, непрерывно работает над тем, как воссоздать мозг вне себя, найти ему образ и подобие в рукотворном приборе. Если одежда, жилище, город  и прочие культурные оболочки есть воссоздаваемое человеком вне себя защитное пространство материнской утробы, то машины ума есть попытка воссоздать помещение для ума, т.е. мозг.  Мы скопировали устройство своего мозга - и получился компьютер с выходящим  из него принтером.

 Вот и сейчас, когда что-то тыркнулось в моем внутреннем устройстве и прозвучало: "я слышу начало внутренней речи,  обрывочек, полфразы" - я немедленно сел к компьютеру. И напечаталось то, что выше. [1]
 

                                               4.

 В  20-25 лет казалось, что мне ничего не стоит сочинять такие же и даже более изощренные и глубокомысленные фразы, чем те, которые я находил в собраниях афоризмов и даже в Евангелии. И вот спустя двадцать лет  все  эти мои замысловатые фразы кажутся претенциозным мусором. А "блаженны плачущие, ибо они утешатся" живет и волнует так же, как 2000 лет назад. "Если я  говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая..." (1 Кор., 13:1). Потому что это не только слова, но дух, который ими двигал; и такой же дух они приводят в движение, когда мы их читаем.  А что сочиняется в виде слов, то и остается словами, т.е. знаковой трухой. Казалось бы, ну что в этих или других  великих словах такого, чего нельзя было бы выдумать? Какой эвристический прием, грамматическая тонкость, распознав которую нельзя было бы сочинить еще десятки таких и даже еще более "навороченных" изречений?  Но нельзя придумать движение духа, которым закручиваются слова, как листья ветром. Если нет ветра, то и лист не дрогнет, а все, сложенное своими руками, так и воспринимается - как постройка, ветшающая со временем.

 Я ловлю себя на том, как рождаются слова. Происходит некое молчаливое движение в душе, и потом с некоторым запозданием, но как его следствие, появляются слова, причем уже в готовой форме, синтаксически сложенные. Не так, что они составляются по кирпичику, слово к слову,  - а  как дуновение ветра сразу поднимает и по-новому раскладывает много листьев. Бывает слабое дуновение, которое поднимает вокруг себя всего несколько слов, а бывает такой сильный, продолжительный  вихрь, что его напором  перевертываются страница за страницей.

      Мысль - это как бы стучание в дверь, подергивание за ручку, попытка ее отворить. И вдруг дверь сама распахивается, оттуда вылетает ветер, обдает твое лицо - и тут же начинают кружиться листья-слова. Невероятно, чтобы отдельный лист сам подобрался к другому листу и сложился с ним в осмысленный узор,  - это делает именно ветряная масса, порыв.  Слово к слову подбираешь лишь при изучении чужого языка,  а на родном языке всегда говорит кто-то другой, дух, которого ты не знаешь, именно потому, что ты знаешь язык. Надо узнать язык до такой степени, чтобы забыть свое знание - и тогда на нем начинает говорить дух, который в тебе, но не от тебя.

Часто между запросом мысли и ответом духа нет никакой прямой связи, и даже иногда чувствуешь заранее, что лучше думать о чем-то другом, не о том, о чем ждешь сообщения. Между мыслью и духом выстраиваются какие-то поперечные отношение, точнее, они движутся наискосок друг к другу. В любом случае ощутима польза от мысли:  даже когда ничего на нее не отзывается, происходит накопление наких-то просьб, взыскующих энергий, которые складываются у порога - и потом как-то сразу прочитываются за много дней, и дверь открывается... [2]
 

                                              5.

        Ни с чем не сравнимое чувство волнения - когда при мне читают мой  текст. Это совершенно иное, чем наблюдать реакцию слушателей на свою  устную речь или заочно представлять  восприятие читателем своего текста. Дело в том, что  речь произносится  непосредственно для слушателя, а текст пишется для отсутствующего читателя. Когда же текст читается "очно", смешиваются  два способа коммуникации, устный и письменный.  Написанное "вообще", для чтения "там и тогда",  воспринимается здесь и сейчас - это все равно как вечное предстает перед судом времени.  Это очень стыдно, как будто тебя застают за чем-то неприличным.  Я застигнут врасплох при попытке к бегству в иное пространство и время. Вот меня читают, воспринимают тело моей мысли, в которое я себя перелил, - а тут, оказывается, есть еще и этот жалкий остаток, я сам. Я не знаю, чего я больше стыжусь, когда меня читают при мне, - текста  или себя. Они стыдятся друг друга. Они незаконны в присутствии друг друга. Писать - значит создавать другого себя, свое текстуальное тело взамен природного, и стыдно, когда сам оказываешься рядом со своим текстом. Автор неполноценен как придаток к своему тексту, текст - как суррогат своего создателя.

        Когда читают мой текст, я отчуждаюсь от себя, я весь немею и каменею, потому что быть живым в присутствии своего текста - очень больно.  По коже пробегает озноб - избыток чувствительности перед тем, как ее потерять. Если Он(а) читает вполглаза, продолжая говорить со мной, - я ревную свой текст к себе: значит, он не забирает глубоко, не отвлекает от меня. Если Он(а) углубляется в текст и не обращает на меня внимания, - я тревожусь по другой причине: какое же я, значит, ничтожество, раз текст не вызывает ни малейшего интереса к  автору. И продолжающаяся болтовня, и затянувшееся молчание звучат как приговор тексту или приговор мне на основании текста.  Быть писателем в присутствии своего читателя - значит ревновать себя к написанному и одновременно ревновать написанное к себе.

         Когда твой текст читается  при тебе в молчании, это модель страшного суда, когда ты уже не сможешь говорить - но будет читаться список твоих дел. Тебя будут судить не по сказанному, а по записанному, по твоему отпечатку в книге жизни.

        Еще раз оценил глубину выражения: "Страшно попасть в руки Бога живого". Как же не страшно, если даже  попасться на глаза живому, читающему тебя читателю - и то страшно.

                                                      6.

 Быть может, мысли и впрямь, как полагали в середине 19 века, - это тончайшие физиологические процесы в мозгу, какие-то смещения и набухания клеток, изгибы мембран,  которые воспринимаются как мысли. Позитивизм? Самый неистовый идеализм был бы рад примкнуть к такому позитивизму. Ведь это значит, что воспринимаемое нами непосредственно как мысль может осуществляться как физический процесс в других мирах, где мысли Канта или Гегеля вспыхивают протуберанцами над неизвестными нам светилами, где рождаются целые вселенные, зачатые мыслью Платона или Ницше.

       Таково участие мысли - цитирую Р.-М. Рильке, -  "в деле непрестанного превращения любимого видимого и ощутимого мира в невидимые вибрации и возбуждения нашей природы, вводящей новые частоты вибраций в вибрационные сферы вселенной. (А так как всякие виды материи во вселенной суть лишь различные проявления вибраций, то мы, таким образом, готовим не только интенсивности духовного рода, а, кто знает, может быть, новые тела, металлы, звездные туманности и созвездия)".  [3]
 

 Всякое движение мысли начинается из пустоты, с точки ничто.  Когда мне задают какой-нибудь вопрос: а что вы думаете об информационном взрыве.... о 21 веке... о судьбе русского постмодернизма....?  -  я чувствую себя загнанным в угол, в пространство нуля, в безразмерную точку, откуда надо начинать сначала. Я ничего не думаю о том или другом, именно потому, что думаю постоянно. У мысли нет готового содержания, и когда вопрос ей ставится предметно,  сразу обнажается ее неукорененность, ее провал в пустоту и исход из пустоты. Я ничего не думаю, мне еще надо подумать, чтобы ответить. Растерянность. Мысль - это усилие мысли, мысль всегда в предстоящем, рождается из ничего.
 

 Тело застает свое место готовым в мире. Вот земля - и оно идет, отталкиваясь от нее. Вот вода - и оно плывет... А мысль не застает своего места в мире. Она беспривязная, подвешенная в пустоте. Чтобы найти место в мире, ей нужно самой положить себе основание. Родить себя из себя. Мысль - саморожденное существо.  Родить себя - значит найти в самой себе принцип саморазделения, самоотталкивания - мыслящее и мыслимое, объясняющее и объясняемое, аксиому и теорему, посылку и вывод. И вот мысль создает свою собственную землю, объявляет некий принцип, из которого выводит все остальное.  Вода или огонь в древней натурфилософии. Число. Идея. Абсолютный дух. Воля. Жизнь. Материя. Существование. Чаще всего мысль объявляет своим началом саму себя - но в виде расширенном, как если бы объясняемое само искало в себе принцип своего объяснения: Вселенский Разум, Божественная мысль, Абсолютная Идея,  Первопринцип...

Постепенно приходит сознание, что мысль может успешно взаимодействовать с любым первопринципом, но что ее подлинный исток - пустота, ее призвание - хватать губами воздух, задыхаться,  не иметь места, где преклонить голову.  Не мысль рождается из принципов, а принципы рождаются из мысли в ее попытке обосновать себя, обрести дом и лоно, уподобиться телу, в которое она заключена, создать  свою мыслеземлю.  Ничто из того, что я мыслю, не обосновывает мысль, но само обосновывается ею, а мысль не имеет основы. Мысль имеет только мыслящего - позади, и только мыслимое - впереди себя.
 

        Мысли в голове мечутся, как тени, как призраки в дантовском аду. Может быть, человеческая  голова - это и есть ад для мыслей.  Они брошены туда за бесчестие, за похотливость, за связь с инстинктами вожделения и власти  - и мечутся жалкие, почти слепые, как  пленники в темной яме. Они творили вещи, миры - а теперь вынуждены только познавать их, начинать с нуля.

  Только слово прокладывает мысли путь обратно к свету.  Держась за золотую ниточку слова, мысль пробирается по темному лабиринту мозга и выходит обратно в мир,  где она может заново соприкасаться с вещами и,  пусть временно, их  преображать. Слово - утешитель и спаситель мысли, ее Вергилий, путеводитель  по темным кручам и расщелинам мозга.

 И все-таки в мысли всегда остается темная сторона, какая-то сумеречность, скорбность, загробность.  Мысль, даже самая светлая и блестящая, ведет за собой тень изгнанничества и отверженности. В том месте, откуда приходит мысль, всегда ночной облачный пейзаж, чуть озаренный призрачной луной. Небо затянуто мглою. Над мыслью, как над робким путником, проносятся бесы подсознания, кружат ее, сбивают с пути.

  Мчатся тучи, вьются тучи;
  Невидимкою луна
  Освещает снег летучий;
  Мутно небо, ночь мутна.

 Получается картина, близкая платоновской. Наша мысль - тень, отброшенная  высшей реальностью, где мысли обладают собственным бытием, источают воздух и свет.  Мозг - место ссылки, тюрьма для мыслей, где они заперты в нервные клетки. Свободная  мысль может пользоваться палитрой всех элементов и субстанций, чтобы создавать миры по своему образу и подобию. Познающая мысль - обезьяна мысли бытийствующей. Познающая мысль - как ребенок, подглядывающий в щелку двери за тем, что делают взрослые. (Оставлена ли эта щель по небрежности или с умыслом?)
 

                                                        7.

        Я пишу, чтобы узнать, о чем я думаю. Я думаю, чтобы узнать нечто новое от самого себя.

        Почему от своего мышления узнаешь больше, чем из чтения чужих мыслей? Каждому  даны свои собственные мысли, которые значат для него больше, чем чужие, не потому что они от него исходят, а потому что они лично ему доверены. Читая чужое, нельзя быть уверенным, что именно это тебе поручено для восприятия, но читая собственные мысли, нельзя сомневаться, что они обращены именно к тебе.

        Удивительны две вещи.  Во-первых, как можно из своих собственных мыслей узнавать то, чего я еще не знаю? Кто делится со мной моими же мыслями? Как можно приобретать новое знание от самого себя?

        Во-вторых: почему так важно делиться своими мыслями с другими? Если я узнаю из них нечто новое для себя, очевидно, я являюсь скорее адресатом, чем автором этих мыслей.  Если же я адресат, то почему у меня возникает потребность передавать их дальше, т.е. как бы занимать место их автора и передавать их другим адресатам?

        Вот, например, сегодня я узнал от себя кое-что новое о соотношении возможного, необходимого, невозможного и случайного, построил логический квадрат этих четырех модальных категорий, - то, чего не знал раньше ни от кого из читанных мною мыслителей. Собственно, мыслить потому и интересно, что постоянно узнаешь что-то новое, хотя и трудно бывает определить, насколько оно ново и для других. Поэтому перечитываешь гору литературы, сортируя мысли на новые только для меня и новые также и для других, и первые оставляю при себе, а вторые пытаюсь передать другим.

        Как возможно приобретать новое знание от самого себя? Откуда в моем уме берется то, чего я не знаю, - а если я этого не знаю, то как я могу это узнать?

     От кого Эйнштейн узнал, что энергия - это произведение массы на квадрат скорости света? Он узнал это от самого себя, потом другие  проверили и подтвердили. Мыслить - это и значит приобретать новое знание от самого себя, тогда как исследовать, изучать, учиться значит приобретать знание у других. Мышление - это единственное знание, которое приобретается у себя.

        Но как я могу приобретать у себя то, чего еще не имею - и кто во мне уже знает то, чего не знаю я? Кто имеет это знание о модальных категориях, которого я еще не имею и впервые извлекаю из своих мыслей? Как вообще возможно мыслить?

        Мыслить так же невозможно, как умирать. Умирать - это значит еще быть тем, кого уже нет. Мыслить - значит еще не знать то, что уже знаешь.

        У Платона знание приобретается путем анамнесиса, т.е. воспоминания о том, что бессмертная душа уже знает, приобрела в качестве знания внеопытно, до своего рождения (диалоги "Менон", "Федон"). Мышление, таким образом, есть припоминание известного, но забытого. Мышление и умирание взаимосвязаны, как восхождение души в дотелесное и послетелесное бытие. Отсюда философия есть размышление о смерти и приготовление к смерти, т.е. погружение в мир вечных идей,  из которого душа выходит на свет и в который возвращается. Анамнесис есть связь души с дожизненным бытием через мышление-припоминание, а философия есть связь души с послежизненным бытием через размышление о смерти и ее преодоление.

 Речь идет о мальчике-рабе, который никогда не изучал геометрии, но в ответах на вопросы Сократа обнаруживает ее знание:

        Сократ: А ведь найти знания в самом себе - это и значит припомнить, не так ли?
         Менон. Конечно.
         Сократ. Значит, то знание, которое у него (мальчика) есть сейчас, он либо когда-то приобрел, либо оно всегда у него было? /.../ Так если  правда обо всем сущем живет у нас в душе, а сама душа бессмертна, то не следует ли нам смело пускаться в поиски и припоминать то, чего мы сейчас не знаем, то есть не помним?" [4]

 Есть три основных среза сознания, которые легче всего объяснить сравнением с жизнью растения. Есть семя, некий прообраз, из которого развертывается форма растения, "мыслящего тростника": это анамнесис, припоминание начальных идей, каких-то доопытных структур сознания. Есть солнечные лучи и дождевая вода, которые питают семя и выталкивают его из кожуры, встраиваются в клетки растения: это образование, чтение, познание, поступающая извне информация. Но между анамнесисом и информацией, между семенем и его питанием, есть еще и чудесная жизнь самого растения, его зеленое прохладное тело, его яркие, жадные цветы, которые привлекают пчел, его подземные корни, которые обволакивают округу.

Откуда берется  это растение? Ни в семени его нет, ни в земле, ни в дождевой воде, ни в солнечном свете. Вот так и мышление ново  по отношению к глубинным, доопытным зародышам идей и по отношению к внешнему океану знаний. В мышлении возникает нечто, что я могу узнать только от самого себя, а от меня это могут узнать и другие.
 

                                                                            1991 - 2000

2. То, что слова "случаются" с нами, подтверждается и современной когнитивистикой - наукой о мозге и сознании. См., например, Daniel C. Dennett. Consciousness Explained. Boston et al.: Little, Brown and Co., 1991, pp. 227-252 (глава "Какие штуки вытворяют с нами слова").

3.  Р.-М. Рильке. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М., "Искусство", 1971, сс. 305, 306.

4. Платон, "Менон", 85 D - 86 B,   в его Собр. соч в 4 тт., т. 1. М. "Мысль", 1994, сс. 595 - 596.