1.

        Насколько разные ощущения, когда пьешь из стакана или чашки! Стакан официален, холоден, прям; чашка интимна, кругла, горяча. Чашку видишь у губ прелестной женщины, которой она подобна по своей фигуре; но вот ее угрюмый муж, чиновник, пьет, конечно, из стакана, заключенного в металлическую оправу, подстаканник. Вообще стакан предназначен для холодных напитков - соков, компота, молока: с чаем его не возьмешь - обожжешься. Но ведь именно горячий напиток - принадлежность дома и очага, семейного круга, тогда как стакан - учрежденческий сосуд, в него льют воду из графина, ставят перед ораторами - употребляют в холодной, безлюбовной атмосфере публичного мероприятия. Представьте, что на трибуне вместо стакана стоит,  подбоченившись, этакая фасонистая, форсистая чашечка - очевидная несообразность, дефект бюрократического стиля. Чашку можно взять под ручку, кокетливо изогнутую в приглашающем жесте: "не хотите ли пройтиться?"

        Существенно, что чашка из фарфора, а стакан из стекла.  Фарфор напоминает живое тело, из него как бы лучится внутренняя теплота и свет, он бел - но не мертвенной, стерильной, а какой-то глубокой, полупрозрачной белизной, со своими сгустками, переливами в дышащей плоти. Фарфор из всех посудных материалов наиболее телесен, приближаясь к скульптурным, уже непосредственно воплощающим образ человека (мрамор, гранит). Стекло же не содержит никаких тайн, не обладает нутром, но все насквозь прозрачно и функционально, как служащий человек, в отличие от человека живого, телесного. Жаль, что из доступных мне источников нельзя воссоздать историю стакана, но кажется, что это изобретение европейской цивилизации, любительницы прямых, геометрических решений  (на это указывает совпадение значений слов "стакан" и "стекло" в большинстве европейских языков: стакан - "glas" или "glass", т. е. просто "склянка"). Чашка похожа на живой цветок, распускающийся лотос, лепестки которого хранят влагу и тьму, - любимый образ восточной поэзии (фарфор изобретен в Китае).

        Еще одна важная фигура застолья - рюмка. Если чашка - сосуд с ручкой, прикрепленной сбоку, то рюмка - с ножкой, поддерживающей снизу. "Рюмка" - от немецкого "ruhmer", что само производно от "ruhmen" - прославлять, превозносить. Действительно, рюмка всей своей стройной осанкой выражает вертикальное отношение - хвалящего к хвалимому, человека к Богу. Вино - самый религиозный из всех напитков, возносящий в экстаз, в высоту сверхреальности: греки вином почитали Диониса, христиане через вино вкушают кровь Христа. Потому и рюмка, сосуд для вина, "возносится", ножкой упирается в стол, а головку запрокидывает в небо. Чашка служит для мирской беседы, где устанавливаются горизонтальные отношения равных, сотрапезников, тогда как рюмку поднимают, провозглашая здравицу, хвалу и молитву, - эта светская форма заклинания, обращенного к высшим силам, именуется "тостом".

        Есть и другие сосуды для пьянящих напитков, но уже с иным назначением. В бокалах, с расширяющимся кверху отверстием, чаще подается не спокойное вино, а шипящие, пенистые напитки, которые разливаются вширь, бегут через край. Тут тоже провозглашается здравица, но, в отличие от вина, с оттенком вольного разгула, а не строгой посвященности. Пуншем и шампанским пирующие подбадривают и воодушевляют друг друга, обращаясь больше вширь, чем ввысь, больше к окружающим, чем к Всевышнему.

        Для водки и коньяка употребляются не рюмка и не бокал, а низенькая, приземистая стопка. Если винная рюмка стоит на тонкой ножке, то  водочный сосуд распластывается в плоскую стопу. Тут - не ввысь тяготение, как у рюмки, не вширь, как у бокала, а вниз, поскольку и сами эти напитки тянут вниз, к земле, клонят ко сну, отягощают состав души животным, бессознательным началом. Результат - не вдохновение и не веселье, а расслабление и забытье. Тело тяжелеет, стремится к лежачему, горизонтальному положению - потому и стаканчик невысокий, пузатенький, как бы приплюснутый к столу: от изящной ножки остается лишь грузная стопа.

                                                2.

        Поразмышляв о питейных сосудах, перейдем к разливным - между ними есть смысловое соответствие. Чайник под стать чашке, как муже-женская пара. Насколько чашка женственна со своей кокетливой ручкой и раскрытым лоном, настолько чайник мужествен со своим длинным носиком, извергающим кипучую, как семя, влагу во влагалище чашки. Язык осмысляет это половое соответствие в грамматическом роде: чай-ник и чаш-ка - по суффиксам можно угадать, кто - он, а кто - она.

        Правда в старину у чашки был иной партнер - самовар. Однако по мере перехода от патриархальных времен к эмансипированным он должен был уступить место более ловкому и торопкому чайнику. Самовар - горд: церемонно возвышаясь посредине стола, он ждет, когда чашки придут к нему на поклон, подставлять под его влагоизвергающий краник свои жаждущие лона. Чайник, напротив, сам обхаживает чашки, не чинясь, подобно завзятому волоките, догнать далеко отодвинутую - лишь бы, гибко и льстиво склоняясь над каждой, всадить в нее до краев свою упругую струю. Не потому ли, кстати, и прячут его, для сохранения тепла, под широким любвеобильным подолом баб-наседок в  излюбленных российских сувенирах, как бы намекающих на то место, куда чайник и метит  своим вострым носиком?

        Самовар, громоздкий и неподвижный, воплощает мужское самосознание тех патриархальных времен, когда женский мир вертелся вокруг мужчины как своего столпа и вседержителя. Но вот первенство стало переходить к женщинам, они обрели достойную основательность и главенство в семейных, да и общественных делах - и народился новый тип мужчин: мелких вьюнов, обхаживателей, обаятельно-подобострастных и бесцеремонно-хватких - "чайников". Патриархально-консервативные начала сменяются либеральными почти одновременно  на столах и в столицах.

        Другая питейно-разливная пара - стакан и графин. Между ними примерно такое же соответствие и дополнительность, как между чашкой и чайником. Графин сделан из стекла, подобно стакану, и призван нести холодную, несеменную влагу, которая не пробуждает пыл, а напротив, остужает его, в согласии с чиновным укладом. Графин крайне утилитарен, он делится на пузатую часть, вмещающую наибольший объем влаги, и узкую шейную часть,  чтобы рука могла сжать и перенести с места на место. Графин берут жестом удушения, не считаясь нисколько с его хрупкостью. Любострастный носик у него заменен длинной служивой шеей - да ведь шея и есть главный  орган чиновного тела, поскольку служит гибкому сношению с вышестоящим начальством. Графин - как бюрократ с важным пузом и покорной шеей: весь олицетворение толстобрюхой и безмозглой власти, угодничества и чинопочитания.

        Если для воды употребляется графин, то для водки - графинчик. Водка для россиянина - та же вода, только свойски, ласково-пренебрежительно прозванная (как "Васька" вместо "Вася"). И сосуд для водки тоже называется уменьшительно: "графинчик" меньше, круглее, приземистее, и пузо в нем выраженнее, чем шея (по сравнению с чиновным графином). Водка тянет вниз, распластывает, недаром и говорят: выпить - "раздавить". Водочный графинчик - как Фальстаф с гротескной диспропорцией членов: весь объем - в пузо ушел, а от верхней, руководяще-руководимой, волевой части остался лишь короткий шейный придаток. Если водный графин важно тянется ввысь осанкой чинуши, то водочный - опадает вниз валким, заплетающимся шагом пьянчуги.

        Но при всей противоположности, не случайна эта словесно-предметная связь: там вода - тут водка, там графин - тут графинчик. Видимо, между бюрократчиной и алкоголизмом есть глубинное сродство, что и прослеживается в судьбах страны. Вода и водка одинаково пресны, бесцветны, безвкусны, тогда как чай и вино - пряные, душистые, терпкие - остаются все-таки чуть экзотичны, сложны и утомительны для нашего вкуса. Ему ближе крайности: трезвость - так беспримесная, как вода, пьянство - так убойное, как водка. Чай - не чистая трезвость, а по-восточному лукавая, чуть дурманящая; вино - тоже не чистое одуренье, а по-западному изысканное, бодрящее... Вот этих оттенков, изгибов вкуса не признают ни бюрократ, ни алкоголик - и недаром эти две крайности так часто совмещаются: надутый начальник знает единственную отраду и отдушину - опрокидывать стопочки беленькой из потайного ящика под зеленым сукном.

        Перейдем теперь к следующему роду напитков и найдем ему соответствующую пару сосудов. Вино пьется из тоненьких рюмок - и наливается из таких же стройных бутылок. Графин пузат, развалист, приземист; бутылка, напротив, изящна, подтянута, нет в ней отягчающего брюха - вся она  устремлена ввысь,  легко и стремительно вонзается в небо подвижной своей частью - пробкой. И берется бутылка - не как графин, удушающей хваткой, но почтительно поддерживается за донышко. Только невежа берет бутылку за горло графинной удавкой - нет, ее надо брать снизу, как бы услужая ей лакейно и галантно. Тут нет этого зашейного хамства и вытянутой шеи в ожидании приказа - тут как бы породистая женская стать, длинная талия и нежная покатость плечей.

         Если чайник с чашкой - страстная пара, ищущая соития,  а между графином и стаканом - грубые, гомосексуальные отношения, как в исключительно мужском обществе (равно бюрократическом и алкогольном), то между бутылкой и рюмкой -  женские нежности: одна субтильная, тонконожка, другая - полным станом покачивая, сладострастно тянется к ней. Вино умягчает, услаждает, разнеживает, располагает душу к женственности, потому и бутылка, и рюмка - особы женского пола не только по вольной воле русской грамматики, но и по утонченно-округлой пластике своих  форм.

                                        *             *            *

        Питье - главный чувственный запрос нашего бытия, откуда и берется образ  высшего  у п о е н и я - любовью, славой и т. п. "Жаждать" и "упиваться" - так обозначаются предельная острота любого желания и сила его удовлетворения. Да и вся жизнь предстает нам в образе сосуда, емкого, но не бездонного,  из которого человеческая жажда хочет выпить все до последней капли.

        Таким царственным сосудом, вмещающим самый драгоценный из всех напитков,  чаще всего предстает кубок, изготовлявшийся из серебра или золота, затейливо изукрашенный.  "...А я все-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!" (Иван Карамазов у Достоевского [1]). Не потому ли и в посуде для питья представлено такое разнообразие человеческих типов и взаимоотношений, словно каждый сосуд - удлиненная форма нашей жажды, гортань и губы, вытянувшиеся за границы тела и прильнувшие к полноводной, вместе трезвящей и опьяняющей реке жизни.

------------------------

1. Ф.М. Достоевский. ПСС в 30 тт., т.14, Л., "Наука", 1976, с. 209.