Лифт, по сути, единственное место во Вселенной, где мы остаемся наедине с неизвестным человеком. Конечно, такое может произойти и поздним вечером на улице или в опустевшем транспорте. Но там форма совместного пребывания не полностью отключена от внешнего мира. Вокруг, на улице - пустое пространство, куда можно разойтись друг от друга; в автобусе - возможность пересесть на дальнее место, или кому-то войти на очередной остановке, присутствие водителя наконец. Если на пустой улице один задерживается возле другого, то это уже акт выбора, возникновение новых, личностных отношений - влекущих или враждебных.

        В лифте же мы стоим рядом и наедине, повинуясь только условиям места и времени - безо всякого отношения. Оставаясь близко с незнакомым человеком, не имеешь ни возможности уйти, ни права коснуться.  Ни чуждость, ни свойскость не могут быть  четко заявлены в этой странной, какой-то потусторонней, сверхличной близости. Одновременно - и полная изоляция от всего внешнего, предполагающая интимность, и отсутствие внутренней коммуникации, которой эта интимность подтверждалась бы.

        Это сочетание двух условий: физической близости и персональной чуждости - рождает два возможных решения психологической проблемы. Чаще всего люди в лифте несколько отворачиваются друг от друга, стоят вполоборота или отводят глаза - лишь бы не дать пространственной близости перерасти в душевную, не вступить в обременительную, ненужную внутреннюю связь. Иногда же это неловкое оцепенение чуждости разрешается ничего на значащими словами, которые призваны наполнить пространственную близость некоей видимостью общения, например, о погоде - самом абстрактном, что может сближать незнакомых людей.

        Ситуация в лифте, действительно, такова, что проще либо сдвинуться чуть-чуть навстречу друг другу, обменяться взглядом, словом, либо разойтись, отодвинуться, отвернуться, - в ту или другую сторону соскользнуть с этой острой, двусмысленной грани. Но сколь труднее остаться на уровне самой ситуации, проникнуться ею, а не исказить дальнейшим сближением или отталкиванием, переводящим ее в обычные категории домашнего знакомства или уличной чуждости. Как трудно в лифте остаться тем, чем должен быть человек именно в лифте - не дома и не на улице. Попробую описать это "лифтовое" состояние, не сводимое ни к какому другому.

        Вот передо мной чужой человек, но мы - единственные в этом малом мире, и между нами только одно - человеческое. Не близость и не чуждость, а именно  с о п р е б ы в а н и е, в его мучительной нерешенности, кто для меня этот человек - друг или враг, близкий или чужой, но в ясном сознании, что  - человек, такой же, как я. Почему-то именно в лифте мне приходят смутные мысли о единстве человеческого рода. Мы не связаны ничем личным, но  б л и з к и именно как  ч у ж и е. Эта близость чужого - какая-то высокая степень непроизвольного родства, безотчетного братства. Лифт как бы делает произвольную кубическую выемку из состава всего человечества и, кто бы с кем ни оказался, представляет в этой выборке человечество как таковое. Как бы Ноев ковчег, набор образцов для выживания, который движется не вплавь по волнам, а вверх-вниз по воздуху.

        Казалось бы, какое случайное, неорганическое изобретение - лифт, сугубый технический произвол.  Но где и когда, помимо лифта, могли бы мы пережить это ощущение пространственной близости с человеком только потому, что он человек и мы с ним обречены находиться в одной точке пространства и времени? Сама случайность этого совпадения обнаруживает сверхличное его основание, как бы откровение о человеческом всеединстве. Когда бы и с кем бы ты рядом ни находился - представь, что это навсегда. Такой ход сознания аналогичен совету Марка Аврелия относительно индивидуальной жизни: живи так, чтобы каждую минуту ты мог умереть.  -  Будь таким, чтобы каждую минуту и до конца жизни ты мог остаться с тем, с кем находишься сейчас. Это способ проверить вечным сиюминутное и посюстороннее. А вдруг дверь не откроется и мы  останемся здесь надолго, если не навсегда - до тающих призраков и сливающихся загробных очертаний? Уж не в одном ли мы освещенном склепе примеряем друг другу, пока не погас свет и не остановился взлет, образ будущего сопребывания во мраке и в покое? Тут мгновенная примерка судьбы, внезапно измененной опытом нечаянного соприкосновения с другой судьбой - пусть мимолетным, но по идее своей и некоей возможности - вековечным.

        Для метафизики и психологии лифта важно, что он вертикален,  осуществляет спуск и подъем, движение через высоты. На горизонтальной поверхности всегда есть возможность разойтись человеку с человеком, оборвать общение, не отвечающее его личному выбору. Но в парении над землей человеку никуда не уйти от другого человека. Тут не только земля, но и земное кончается - начинается высокая обреченность. Кончаются наши личные выборы, сближения-расхождения, и начинается как бы посмертная судьба, в которой мы не вольны оказаться с тем-то, а не с другим. Может быть, лифт - это наглядный образ вертикального туннеля или коридора, которым души восходят в небесное царство и нисходят в земное, следуя предназначению своему и обретая братство с другими душами не по выбору, а потому что - души. Самая чужая душа - своя, потому что душа; и самая близкая душа - чужая, потому что душа. Ни слиться, ни разойтись. В лифте нам дано пережить странствие, которое за гробом или перед колыбелью совершаем мы с другими, восходящими или нисходящими душами, - пережить с ними тайну неслиянности-нераздельности.