БЕРЕЗА   И   МЕДВЕДЬ
 

        Береза - растительный тотем России - светлейшее из деревьев: так же белоствольна, как Москва белокаменна. Ей пристало расти на равнине, продуваемой ветром и просквоженной светом. И по корневому смыслу слова, береза - то, что брезжит, как бы не полностью вызревая в твердую древесность, но отблеском, рассеянным сияньем являясь взору - блуждающее, призрачное порождение земли. Прочие деревья темны, коричневы стволами, воспроизводя цвет родимого основанья и почвы, они - как бы продолженния своих корней, до верхушек принявшие землистый цвет. Само обозначение "коричневый" - от "коры"; береза, напротив, - свет, не покрытый грубой корой вещества.

              Не веруя обманчивому миру,
              Под грубою корою вещества
              Я осязал нетленную порфиру
              И узнавал сиянье божества...
                         Владимир Соловьев, "Три свидания"

        Вот с каким мистическим прозрением в световую сущность природы можно сравнить видение березы... Едва восставая из земли, она сразу окрашивается в белое; в противоположность савану, облекающему мертвых для схоронения в землю, она как будто знаменует  воскресение, исхождение солнца из могильной тьмы.

            Свет из тьмы. Над черной глыбой
            Вознестися не могли бы
            Лики роз твоих,
            Если б в сумрачное лоно
            Не впивался погруженный
            Темный корень их.
                   "Мы сошлись с тобой недаром..."

        Владимир Соловьев вспоминает здесь розу, исконно иранский, перешедший затем в античную и всю европейскую культуру растительный символ солнца. В России солнце означается иным, менее жгучим и сладострастным, более бледным и рассеянным светом. Береза - это русская мистика белизны, неяркой, крапчатой, как бы чуть замутненной и застенчивой, как солнце в крапинках облаков: занавешенное фатой, стыдливо убранное, заневестившееся солнце - дева, а не жена, береза, а не роза.

        Это дерево, источающее свет, так же любимо в России, как свет земли и свет металла - снег и серебро. Всеми оттенками своего звучания "береза" переливается с "серебром" [1] - едва ли не более драгоценным для народной поэзии, чем золото, если судить по числу образов, эпитетов. Золото ближе к розе, пылающему огню, серебро - к березе,  рассеянному свету. И листвой своей береза легка, дрожлива, светло-мерцательна, как будто погружена в раствор серебристой амальгамы с ее зеркальным эффектом. По бликам на березе можно наблюдать даже колыханье солнца в воде - отраженье отраженья: так чувствительна ее световая поверхность. И недаром березы почти не растут чащами - чаще рощами. Чащи - еловые, сосновые, сумрачные, там  и в полдень - вечер, а среди берез день дольше застаивается, чем в округе. Березы стоят ровно и прямо,  не застилая, но пропуская небесный свет и, как снег, его отражая и умножая. Будто там в вышине плещутся мириады крохотных зеркалец.

        Итак, земная чернь, испустившая сиянье. То виденье света, брезжущего сквозь кору вещества, которое пронесено Вл. Соловьевым через всю его поэзию и философию как идея Вечной Женственности, осветленности материальной ночи - это брезжущее виденье дано в березе. И она-то как раз является традиционным для обрядового и песенного фольклора образом женского начала, продолженным и в литературе (Фет, Бунин, Есенин... [2]).

        Но суть не только в этом застенчивом свете. В березе есть сочетанье той прямоты (ствола) и опущенности (кроны), которое создает слитный образ строгости и смиренья, гордого сердца и потупленной головы, характерный для осанки и духовного сложения россиянки. "Я потупленную голову, сердце гневное ношу!.." - говорит Матрена Тимофеевна у Некрасова.3 Невероятная прямота взлета, стройность стана - и задумчивый, скорбный наклон головы, как у Аленушки на картине Васнецова. Российская стать - все-таки не ива,  дерево, рассыпавшееся в  куст -   это скорее китайский символ: и потому, что склонилась над быстротечностью вод, и потому, что лишена формы ствола, падает не поднявшись, над обрывом вниз стелется. Это дальневосточная идея - быть горизонтальным земле, стелиться по ней, распластываясь и расползаясь (Лао-цзы [4]). Русскому сердцу дорого паденье - с высоты, смирение гордого сердца, вознесение над землей - но склонение перед небом. Это соединенье "крутизны" и "кручины" нагляднее всего  в березе, в соотнесении ее прямого стана и склоненной кроны.

        Да и многое еще видится в ней как воплощенная идея: и сладка береза соком своим, и плачет им горюче, и горит легко, вспыхивая в огне, как страстная, порывистая душа, знакомая нам по гордо-смиренным образам русской литературы (Татьяна, Катерина, Соня, Настасья, Наташа, Катюша...).

        Именно растительность живее всего символизирует женское начало в народе, тогда как мужское начало выражено животными символами. Это и понятно: растение выходит из почвы, из вековой основы, и незыблемо в ней укоренено - идея постоянства, верности, неиссякаемой длительности. Зверь, напротив, рыщет по земле, в отрыве от всякой привязи, - свободный житель пространства и неутомимый его бурав. Что дереву корень, то зверю - пасть, и не тянет готовое, а голодный, устремляется к вечно ускользяющей добыче.

        Почему же из всех зверей именно медведь искони и доныне является национальным русским тотемом - вплоть до московской Олимпиады, представившей его, дабы привлечь и обольстить приезжих, в виде добродушного, улыбчивого медвежонка?

        В медведе поражает прежде всего плотская массивность и нерасчлененность. Лапы его малы в сравнении с размерами тела, хвост куцый, шея почти отсутствует - сплошной косматый комок. Лев, тигр, прочие крупные хищники, хоть и не меньше и не слабее медведя, но кажутся хрупче, изящнее его: лапы выделанные, резные, точеные; голова вылеплена великолепно, массивно-каменна, как у льва, или пружинно-эластична, как у тигра.

        Медведь - как бы сама земля в ее сплошности, округлости, нерасчлененности. И цветом он - в землю, в бурость ее; а косматостью своей - в растительный ее покров. Если для всего тела земли искать сжатого живого подобия, то лучше медведя не вообразишь. Это, пожалуй, самое хтоническое, землеродное из всех существ, бродящих по лицу земли - глубже всего вдается в ее плоть. И то, что почти на полгода бурый медведь зарывается в свою берлогу, предаваясь зимней спячке, наглядно свидетельствует о его нутряной приобщенности к недрам земли. Он словно бы не отлепился от нее, не родился еще окончательно и, как детеныш, ищет возвращения в чрево матери, жаждет тесного пеленанья и утробного сна.

        Величайший парадокс сотоит в том, что если береза, растительной тканью своей прикрепленная к земле, из нее брезжит, рождается в свете, то медведь, существо надземное и свободное, любит в землю залегать, подобно зерну, прорастающему с приходом весны. Медведь подчинен круговращению времен года, он самое "сезонное" из всех животных, и это обнажает его дремучую природу, сходство с чащей и лесом. Он - растение среди животных. Это сказывается и в лени его, и в самой силе, имеющей как бы характер прорастания - неподвижной, неповоротливой, дремотной, напирающей и подламывающей, но не расчленяющей, не пронзающей (как у льва или тигра). Медведь - ком, глыба, круча: все земляные уподобления. И подобно растению, он восходит, колосится весной и летом, а к зиме залегает, словно семя, в свою ямку-берлогу, чтобы в сладкой анестезии пережить морозы и с весенним теплом снова взойти - позже первых цветов, где-то между подснежником и ландышем.

        Много можно было бы найти символических соответствий, каждое из которых, вроде бы, ничего не объясняет, но все вместе... Исконная крепость русского человека земле - и эта медвежья повадка залегания в землю. Печь, на которой греются во сне всю долгую зиму - и дремучий уют медвежьей берлоги, с ее  теснотой-теплотой, косматостью-пуховиками. Печной обряд русской лени - и стремление к даровому лакомству, воровские замашки: похитить плоды чужого труженичества. Медведь - тот, кто "мед ест", питается от пчелиных трудов. Сонливость - и силища. Лежебока, сладкоежка - хозяин леса. Глыба, с ревом от земли оторвавшаяся и на ней ярящаяся, но время от времени западающая опять в начальную ложбинку. Почвенность как врожденая тяга земнородного существа.

        Весь парадокс национального характера - в этой перевернутости женских и мужских, растительных и животных начал. Женское светло и, почти не чуя земли, не стесняясь корой, изначально, от самого корня, светится, лучится, в солнце облечено (вспомним: "жена, облеченная в солнце" [5]). Мужское, чему надлежит, от земли открепясь, жить движеньем и светом, - користо, буро, космато, в землю обратно растет, в чрево ее для сна и забытья стремится, лакомится половой пыльцой растений и весь растительный цикл с почвой переживает.

        Растительный способ существования на этой земле ближе к небесному, чем животный. Быть может, и назначение  этой земли - быть и брезжить в вечной непроявленности, в длительности как таковой; а разнузданный порыв животной воли тотчас вызывает обратные силы оцепененья и залеганья. Растительное начало в России одухотворено светом и прямотой вознесения, тогда как животное отягощено дремучей ленью растения. Вот загадка, опрокидывающая эволюционную лестницу жизненных форм.

---------------------------------

Примечания

1. "Берез" - "сереб" - почти палиндром.
 
2. Подробно о поэтической семантике березы см. в книге Михаил Эпштейн, "Природа, мир, тайник вселенной... Система пейзажных образов в русской поэзии", М., "Высшая школа", сс. 57-62.

3.Поэма "Кому на Руси жить хорошо", часть "Крестьянка", гл. 5, "Волчица".

4."Человек, обладающий высшей добродетелью, так же, как и вода, должен селиться ближе к земле... /.../ Великому полагается быть внизу" . Лао-цзы. "Дао Дэ Дзин", в кн. Древнекитайская философия, Собрание текстов в 2 томах, М., "Мысль", 1972,  т. 1, сс. 117, 133.

5. Откровение  св. Иоанна Богослова,  12:1.